Прощание славян

Братушки сербы устали благодарить русских добровольцев, воевавших на их стороне

…Это был крик отчаяния в пустоту Интернета. От бывшего добровольца Сергея Сухарева, воевавшего в Югославии, в Сербии, Боснии и Герцеговине в далекие 90-е. После войны он, как и многие его соратники, остался жить на Балканах, которые стали его новой родиной. Сергей писал, что такие же, как он, добровольцы, его друзья, сегодня просто выброшены на помойку. Их лишили гражданства, которое они получили за свои подвиги, отняли пенсию, вынудили уехать с Балкан и скитаться по миру. Сам он тоже нищий инвалид. Ехать ему некуда. Эти люди больше не нужны тем, за кого когда-то проливали кровь. Но и России они тоже без надобности. …Белые волки, царские волки, как их еще называли, “русские братушки”.
Братушки сербы устали благодарить русских добровольцев, воевавших на их стороне
Бывший доброволец Сергей. Фото из архива Сергея Сухарева.

Иногда ему кажется, что тот он, которым был прежде — профессионально безжалостный, выполняющий команды на поражение, — давно умер.


Это случилось в тот момент, когда родились его дети, Мария и Петар. Тогда появился на свет и другой Сергей Сухарев.


Но когда снова подходит к горлу комок отчаяния, хочется замочить всех и вся, отомстить за свою неустроенность, Сергей вспоминает лишь один эпизод. Маленькая Мария смотрит на отца из окна их дома, машет ему рукой — и он понимает, что ради дочери этот мир не должен больше раскалываться надвое.


Как его собственная жизнь — до и после абсолютно чужой войны.


Могила для сердца


В местечке Горни Адровац на юге Сербии на пригорке, куда петляет дорога, есть могила.


Здесь похоронено сердце полковника Николая Раевского. Внук знаменитого генерала, воевавшего с Наполеоном, именно Николай являлся прототипом графа Вронского из “Анны Карениной”. В августе 1876-го в числе трех тысяч добровольцев прибыл он в Сербию, чтобы спасти братьев-сербов от турецкого ига.


Здесь, на берегу Южной Моравы, через 13 дней был убит.


На месте его гибели в начале ХХ века построили церковь Святой Троицы. Под сенью лип, окруженная кованой ажурной оградой, стоит она.


Как память о русских, оставшихся вечно на Балканах.


Странная мы страна, Россия. Готовы бросить все к черту и лететь через полмира, чтобы защитить тех, кто, как нам кажется, близок по духу и по крови. Загадочная русская душа. Так было и в XIX веке. И в Первую мировую, после выстрела сербского террориста в Сараеве, в мясорубке, которая стоила нам империи. И в минувшую балканскую бойню тоже.


Никто не знает, сколько на самом деле воевало русских в Югославии в 90-е ХХ века. Легенды говорят чуть ли не о тысячах. Радиостанция “Свобода” приводила, например, цифру в пять тысяч человек.
Те же, кто находился там сам, уверены, что вряд ли больше нескольких сотен. Просто каждый дрался за десятерых. Отряд “Белых волков”, “Царских волков”.


Иногда русских принимали и в югославские подразделения. Это делалось для устрашения врага. Бесшабашные, абсолютно бесстрашные, то ли авантюристы, то ли чокнутые идеалисты.


“В бою, где сами сербы бежали, так как видели перевес в стане противника, русские почему-то стояли насмерть”, — с удивлением рассказывали мне жители бывшей Югославии.


…15 октября 94-го при штурме Мошевачко-Брдо смертью храбрых пал Роман Малышев, высокий русоголовый парень. За несколько дней до этого погиб его однофамилец Петр.


…В апреле 95-го в Сараеве погиб Крендель, он же — Валерий Гаврилин. Сражался в “Царских волках”, в сербской артиллерии, участвовал в штурме Игмана, дрался под Горажде…


Много наших полегло. Не за Сталинград, не за Курскую дугу. И даже не за Грозный. За города и деревни с чужими для слуха названиями.


— Русское добровольчество — необъяснимое явление, это феномен, — говорит Михаил Поликарпов, автор книги “Русские волки”, добровольцем уехавший в Боснию, где воевал в составе Русского добровольческого отряда. — Можно объяснить все просто — СССР тогда развалился, и молодежь оказалась не у дел. Не сложилась жизнь, не было семьи. Началась война в Приднестровье — рванули туда, потом в Югославию… Были такие, кто хотел подзаработать, но быстро понимали, что это невозможно — денег хватало только на сигареты. Были и те, кто вообще не доехал до поля боя, сбился на полпути.


В книге Михаила Поликарпова я вычитала хорошую фразу. Вроде как слабых людей искушают богатством. А сильных — возможностью делать добро, не ожидая за это наград.
“Основная часть ребят выросли на романтических советских книжках, — продолжает Михаил. — “Сам погибай, а товарища выручай”. Они, можно сказать, страдали вселенским патриотизмом. В тот момент им не было нужно за это ничего”. Сергей Сухарев, диверсант, воевавший в секретном сербском подразделении, — из таких, я думаю.


Наполовину враг


Сергей встречает меня в аэропорту Белграда. Я узнаю его сразу — черная перчатка вместо пальцев правой руки, нет глаза. Рядом стоит его дочка, Мария, которая почти не говорит по-русски, но все понимает.


Нас толкают в разные стороны улетающие и прилетевшие, Сергей, не замечая никого вокруг, берет мою сумку здоровой рукой.


— Почему я остался здесь после войны? Таких, как я, было довольно много, тех, кто считал, что, раз мы отдали годы и здоровье за чужой народ, значит, имеем право. Нас, русских, носили тогда на руках… А что бы я делал в России? Я уезжал еще из Советского Союза, которого больше не было. В вашей новой жизни я ничего не понимал.


Бывший диверсант Сергей Сухарев — ныне гражданин Боснии и Герцеговины. Гражданство ему дали за боевое прошлое. Сейчас живет в Белграде, в Сербии, потому что его жена сербка.
Но до недавнего времени пенсию как инвалид второй группы он получал из Республики Сербской, которая является автономной частью Боснии и Герцеговины.


— Что тут непонятного? Раньше была одна Югославия. После гражданской войны она распалась. Сейчас семь республик: Сербия, Словения, Черногория, Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина, в которую входит еще и Республика Сербская, Косово, — нетерпеливо перечисляет Сергей, видя, что я совсем в этом запуталась.


Как и в том, кто и за что тогда воевал — мусульмане против православных, католики против мусульман, боснийцы, хорваты, сербы… Все против всех, а чья правда, сегодня и не разобрать.


Родом Сергей из Северного Казахстана. Несчастливое детство, пьяный отчим, который нещадно бил. Когда он повесился, маленький Сережа ходил смотреть через окошко в морг — радовался.
Но при всем этом Сергей рос добрым мальчиком. Просто с самого начала ему немного не повезло…


С юных лет он был один, пас скот, ел степных сурков. Учился отвечать за самого себя. Мир Сергея твердо делился на черное и белое, на своих и чужих. “Наполовину друг — это наполовину враг, понимаешь?” — заглядывает Сергей мне в глаза. И я ему верю.


Таким, как он, одна дорога — в солдаты.


Он и был им, еще в СССР, но где воевал и когда — об этой части своего прошлого Сергей предпочитает не распространяться, только шов через весь живот и смутный рассказ о том, как летел после страшного ранения через черный туннель навстречу яркому свету.


— Я решил уйти в монахи, потому что верил в Бога и считал, что этот мир не для меня, — продолжает Сергей. — Уехал в Грецию, где находятся известные православные храмы. Пешком добрался до острова Кассос. Местная полиция приняла меня за шпиона, как раз началась война в Ираке, а у меня не было ни денег, ни нужных документов. Но я считал, что на все воля Божья и я не пропаду…


Нормальные люди, как объяснили ему в монастыре, не уходят из мира без благословения духовных отцов. Из-за отсутствия письменного разрешения монахом он так и не стал. Смирился.


Заимел свой маленький бизнес на Корфу, торговал шубами, работал в туризме, должен был получить греческое гражданство. Но услышал по телевизору, что в Югославии началась война. “Я решил немедленно туда мчаться и, если понадобится, отдать жизнь, — говорит он. — Я был искренне убежден, что это подло, видеть по телеку, как наших бьют и спокойно продолжать пить кофе. Тем более что политики звали добровольцев со всего света защищать общие православные ценности. Я верил, что меня ждут”.


После развала социалистического лагеря мир какое-то время был расплывчатым и неопределенным. Пограничные столбы больше не являлись непреодолимой преградой. Чтобы добраться до воюющих Балкан, русские ребята нелегально переходили границу, даже пересекали вплавь Дунай.


Они не думали, что впоследствии могут потребоваться какие-то справки, что надо официально где-то записаться в добровольцы. Сергей же, наученный горьким опытом с монастырем, решил действовать по правилам. Он получил сербские бумаги. И так как добирался из близкой Греции, то стал одним из десяти русских, первыми прибывших на войну.


Мешано мясо


“Знаешь, в национальной сербской кухне есть такое блюдо — “мешано мясо”, это когда говядину, свинину, баранину смешивают на одной тарелке, — усмехается Сергей. — Первый рукопашный бой — то же мешано мясо. Я попал в сербский отряд. Показали ребят из нашей группы: “Запомнили их лица?” — “Запомнили!” — “Вот этих постарайтесь не убивать”. — “А остальных? Вдруг тоже наши?” — “Остальных можно, и этих можно, если иначе не получается”.


Три дня продолжалась резня. Когда не разбираешь своих и чужих, одни и и те же европейские лица, одинаковая форма и оружие югославской армии, один язык. Пена идет изо рта, чтобы не спать, давали пить энергетики, отказывало сердце. Впрочем, сердце — это последнее, что он тогда чувствовал. Адреналиновый зомби. Мешано мясо.


Воздух к вечеру от взрывов становился черным. Блевали кровью. “В том месте, где шел бой, раньше были огороды. Наверное, и сейчас там сажают картошку, — удивленно, будто не понимая, как такое может быть, произносит Сергей. — Из той мочиловки я вышел весь в чужой крови. Две недели спал, прижимая к себе автомат. Потом мне стало все равно”.


“Идешь в разведку, несешь отдельно один патрон для самоликвидации, гранату, прикрепленную на шее, и на спине черный мешок, твой будущий гроб, который ты сам же и укладывал. Потому что не знаешь — вернешься ли назад”.


Воевал в сербских “краповых беретах”. Затем перешел в секретное диверсионное подразделение. Женился Сергей тоже на войне.


“Мара связисткой была. Такая высокая, красивая сербка. Я ее раз пригласил погулять, она согласилась, второй… А потом прижал в углу, поднял автомат к животу: “Слушай, меня завтра убить могут — либо ты сейчас выходишь за меня замуж, либо не дури мне голову”. Она согласилась”, — варварские, средневековые нравы. А Сергей отвечает, что тогда все выглядело иначе, чем в обычной жизни, и на самом деле он никогда бы ее не убил, потому что была любовь.


…Венчались они спустя несколько лет, в 99-м, под раскаты уже натовской бомбардировки.


В 94-м Сергей подорвался на хорватской мине-ловушке. Оторвало четыре пальца и выбило правый глаз. “Кого-то бьешь ты, а кто-то — тебя, все по-честному”.


…Между тем союзная Югославия проиграла войну и распалась. Добровольцы стали не нужны.


“Нам выдали медали, кое-кто, и я в том числе, получил гражданство, льготы, бесплатное медицинское обслуживание. Но большинство наших воевали нелегально. Они уехали ни с чем. Я честно думал, что начну с чистого листа, что у меня здесь будет настоящая семья. Я был счастлив, что нашел новую родину”.


Тихий дом, любимая женщина, дети Петар и Мария, бегающие вокруг стола с белоснежной скатертью. Сам он мастерит что-то из дерева в уголке.


Не все ли равно — какая власть на дворе.


Республика Сербская платила Сергею военную пенсию по инвалидности. Один из сербов сдал целый этаж своего дома на окраине Белграда за сущие динары, чисто символически. “Знаешь, а я иногда месяцев по шесть не выходил на улицу. Утром проснусь — весна на дворе, засыпаю — уже осень. Я хотел просто жить”.


За окнами его дома менялся мир. Бывшая социалистическая Югославия взяла курс на ЕС, в политику пришли новые люди, которые полагали, что лучше быть на обочине, но Европы.


Сергей этого упрямо не замечал.


В большой Сербии активировали офисы НАТО. Косово провозгласили независимым. В боснийском Сараеве прямо по улицам отныне ходили ваххабиты — важные дядечки и молодые парнишки с узенькими бородками, лысыми черепами и в укороченных штанах. Хорватия и Черногория стали курортами.


Русских на Балканах по-прежнему ждали. Но не добровольцев, а бизнесменов.


В Республике Сербской, например, продолжается процесс приватизации “Газпромом” нефтеперерабатывающих предприятий. Газопровод “Южный поток” планируют вести через эту часть Европы. 95 русских автозаправок открыты здесь. И только в этом году было экспортировано товаров в Россию на 1 миллион 600 тысяч евро, а из России в республику на 350 миллионов евро — прежде всего это нефть и газ, разумеется.


Все это правильно и нужно. Новое время настало, всеобщая глобализация.


А наивная вера в то, что нужно бежать кого-то спасать, — оставьте, дешевая романтика никому больше не интересна…


В русской церкви в Белграде, по слухам, убрали доску с именами погибших добровольцев, был разрисован сатанистами обелиск памяти соотечественников, сражавшихся против османского ига, возле городка Алексинца. Остался только храм с могилой полковника Раевского, он на балансе “Газпрома”. Да мертвые русские на кладбище в Сараеве. За ними ухаживает греческая община.


Русские уйдут


“Меня зовут Юрий, мое прозвище на той войне было Джурич. Я один из них, кто воевал в диверсионно-разведывательном отряде “Бели Вукови”, их больше знают как “Белые волки”, в Республике Сербской. Был два раза ранен. Награжден “Золотой медалью за храбрость”. Еще во время войны я был признан инвалидом, 100% нетрудоспособности. Получил гражданство. Сейчас лишили, ничего не объясняя, и без права на обжалование. Пенсию не платят 5 лет. Пока я в Болгарии, причем на птичьих правах. В Сербию я невъездной” — это выдержка лишь одного из нескольких писем добровольцев, которые пришли мне, когда я занялась этой темой.


Ветераны, прошедшие балканскую мясорубку, жалуются: не объясняя причин, их лишили подданства, полученного за военные заслуги, денежных пособий, вынудили покинуть страну. Эта мера, правда, коснулась и мусульман, воевавших на стороне боснийцев. В общем, всех тех, кто, по мнению объединенной Европы, попадает под категорию нестабильных элементов.


Некоторых наших теперь, по слухам, ищет Гаагский трибунал, считая военными преступниками.


…Мы сидим с Сергеем Сухаревым в кафешке в Белграде. Напротив паренек, русский турист, ужасно пьяный и нелепый, впаривает официанткам про то, как премьер Примаков, протестуя против бомбардировок НАТО Белграда, десять лет назад развернул самолет над океаном… Молоденькие официантки смеются и переговариваются между собой.


— О чем они говорят? — спрашиваю я.


— Да что он дурак пьяный, — сердито отвечает Сергей. Новая жизнь заставила его выйти из спячки.


“Меня вызвали на комиссию и тоже срезали группу инвалидности. Со второй на четвертую. У меня отсутствуют по две фаланги на четырех пальцах — понятно, что они не вырастут. А мне председатель комиссии показал, что они отросли на целую фалангу — и теперь у меня, дескать, нет только ногтей. Выбитый глаз их вообще не волнует. У меня отняли почти всю пенсию, объяснили, что мне никто ничего не должен, — он запинается. — Я отдавал за них жизнь, был лояльным гражданином Республики Сербской, а мне отплатили злом за добро. Не выгнали из страны только потому, что я женат на сербке”.


Сергей бросил клич в Интернет. От отчаяния, что заработка жены на маленькой швейной фабрике едва хватает на то, чтобы дети не умерли с голоду. Его поддержали радикальные сербские националисты, сказали, что готовы хоть сейчас взять в свои ряды. Сергей отказался. Он больше не хочет выступать под чужими знаменами. Вернуться же в Россию невозможно — у него все еще советский паспорт.
А на работу в Белграде, даже низкоквалифицированную, в тяжелые времена безрукого и безглазого инвалида не берут.


Я позвонила в представительство Республики Сербской. Спросила, как такое может быть? “Что вы хотите, кризис, у нашей маленькой страны достаточно сложное финансовое положение, социальные программы сокращаются, — ответили мне, — мы бы рады помочь. Многие добровольцы обращаются к нам, потому что рассчитывают на компенсацию. Но, знаете, у скольких вообще нет никаких документов, подтверждающих, что они воевали за нас? На основании чего им должны платить? В любом случае, это вопрос зависит не только от Республики Сербской, но и от Боснии и Герцеговины, чьей частью мы являемся, и от стуктур ООН в нашей стране”.


С Сергеем Сухаревым я проехала через всю бывшую Югославию, были мы и в местах, где он воевал, на могиле Раевского, нашли ребят из его отряда, сербов, которых он не видел пятнадцать лет. Те, как сумели, вписались в новую жизнь, достают по праздникам изношенные “краповые береты”.


Я, человек другого времени, иногда не понимала позицию Сергея. Его болезненную горячечность, обостренное чувство справедливости. Да, такой, как он, пожалуй, мог когда-то переплыть Дунай… Вот только оно того стоило ли? От отчаяния, что я способна его пожалеть, но не способна понять, Сергей сорвался.


Говорил, что будет драться до последнего патрона… Как тогда.


А я жестоко отвечала за нас, сегодняшних, прагматичных и злых, что ехать в Югославию — это был его личный выбор, его свободная воля. Искушение сильных — делать добро, не получая за это наград.


А жизнь, она сама потом всех честно рассудит, наверное.


…Сергей хочет уйти из этого мира, который вдруг перевернулся вверх дном. В природу, в горы, в те края, где погиб доброволец Николай Раевский.


Там, далеко от цивилизации, есть заброшенный монастырь. Ему триста лет. В сербско-турецкую войну сюда приносили раненых русских солдат.


Сейчас здесь никого нет.


Земляной пол пахнет сыростью, мышами и истлевшими иконами. Вечером загорятся свечи, которые зажжет он сам, ни зверя, способного загрызть, ни людей, способных расчетливо предать.


Только он и души его товарищей.
 

Белград—Ниш—Алексинец—Баня-Лука—Сараево—Москва

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру