04.08.2014 18:00 (Обновлено: 26.11.2019 20:56)

Павел Астахов: Я уже не гламурный адвокат

Уполномоченный при Президенте РФ по правам ребенка Павел Астахов дал эксклюзивное интервью Pravda.Ru. Главными темами беседы стали ювенальная юстиция, усыновление, семейное насилие, а также проблемы во взаимоотношениях между Россией и Западом. Суть противоречий с ЕС и США заключается, по мнению Павла Астахова, в том, что РФ противится унификации.

— Павел Алексеевич, каково ваше отношение к западным ювенальным технологиям, которые нам не перестает навязывать руководство ЕС, значительно продвинувшееся за последние годы в разрушении традиционной семьи?

— Доминантой в отношениях государства с семьей должны быть, на мой взгляд, равенство всех перед законом и одинаково внимательное, доброжелательное отношение как к ребенку, так и его родителям. Западный ювенальный примат прав ребенка, презумпция виновности родителей — это не для России.

Это смещение произошло позже того, как появилась Конвенция прав ребенка. И даже в дополнительных протоколах, которые вытекают из Конвенции, в них нет такого перекоса. Классическое международное право не допускает дисбаланса, ведущего к разрушению.

— Тогда откуда же берутся эти дисбалансы, столь явно проявившиеся, например, в законоприменительной практике ЕС? Кто создает эти зазоры?

— В неких европейских недрах возникла доктрина о том, что по мере развития прогресса, значение семьи для ребенка уменьшается. В частности, для его воспитания. Мол, воспитывать может и государство, и общество, и другие люди. Этот перекос и лег в основу пресловутых ювенальных технологий.

Как возникают эти концепции? Могу привести пример. Я специально с этим разбирался. В Финляндии было проведено некое "экспертное исследование", а параллельно проводился опрос общественного мнения, причем и в Финляндии, и в России. Результаты были опубликованы на сайте министерства здравоохранения и социальной защиты Финляндской Республики. В тексте документа, названного "концепцией", указывалось, что в России притесняются дети, нарушается право ребенка на неприкосновенность, русские родители часто применяют телесные наказания, а самое главное, что государство это, дескать, поощряет. Когда я обнаружил этот документ, то заявил протест финскому министерству по поводу публикации ложных сведений. Но концепция уже "пошла в дело", на ее основании были выпущены подзаконные акты, инструкции — и ювенальная машина завертелась.

Я задал тогда вопрос моей тогдашней финской коллеге Марии Кайса Аула: "Откуда вы взяли такие сведения?" Я ей предложил открыть российский уголовный кодекс и найти статьи за побои, истязания детей. Она отвечает: а у нас эксперты выходили на улицы Петербурга и опрашивали прохожих. И те подтвердили, что у нас можно детей бить и за это ничего не будет. Я ей предложил в ответ провести опрос посетителей баров в Турку, надо ли бить своих жен, и на основании полученных сведений начать защищать финских женщин.

Читайте также: РФ "накрыла" канал транзита детей-сирот

В Норвегии в середине 2000-х годов был такой судебный процесс: дети, ранее изъятые из родных семей, объединились и подали иск государству и выиграли несколько миллионов евро. Норвежцы не любят рассказывать про этот процесс, и после него, разумеется, скорректировали систему так, чтобы подобные иски стали бесперспективными. А в соседней Финляндии в 2008 году был принят закон "О благополучии ребенка", на основании которого выдвигаются мыслимые и немыслимые претензии к биологическим родителям и начинаются массовые изъятия. В первую очередь под эти репрессии попадают русскоязычные и просто иностранные семьи.

Ко мне приходил посол Польши в России, который говорил: "Павел Алексеевич, давайте вместе бороться за права наших семей в Финляндии". Я его спрашиваю: "А у вас-то какие проблемы?" Оказывается, те же самые, просто мы громко защищаем своих, а поляки в рейтинге изъятия детей идут сразу за нами.

— Европа широко развернула беспрецедентную кампанию по демонтажу традиционной семьи, заменяя понятия "отец" и "мать" на "родитель 1" и "родитель 2", легализовав гомосексуальные браки с возможностью усыновления ими детей…

— Не касаясь даже духовного аспекта этих чудовищных метаморфоз, скажу как юрист: эксперименты с новыми формами семьи выходят за пределы классического римского права. И это катастрофа. 2,5 тысячи лет было сформулировано юридическое понятие семьи как "союза мужчины и женщины, объединившихся добровольно на основе божественного и человеческого права". Почему сейчас начинают перекраивать такие основополагающие юридические понятия? Происходит разрушение юридического права, на основе которого Европа жила тысячелетия. Это снежный ком, сметающий все законы и нормы человеческого общежития.

Общаясь с западными парламентариями и экспертами, я слышу с их стороны все время какие-то бесконечные "требования", "рекомендации". У меня часто возникает вопрос: да какое право вы имеете читать мне и, в моем лице России, моральные нотации, когда у вас, в ваших странах, творится такое с детьми? Когда замгенсека Совета Европы с трибуны на полном серьезе говорит, что все дети мира должны быть похожими на Гарри Поттера, то кроме недоумения и кривой усмешки это ничего не вызывает. Можно констатировать, что в Европе, согласно некой негласной доктрине, происходит культурная унификация, размывающая национальные различия, приводящей к нивелированию, схождению в ничто. Они очень хотели бы распространить этот процесс и на Россию. А поскольку мы не желаем унифицироваться, то это вызывает раздражение.

— Родительская общественность давно настаивает на назревшей необходимости изменения Cемейного кодекса, положения которого слишком размыты. Что именно нужно изменить в этом кодексе, на ваш взгляд?

— Многие положения в нем безнадежно устарели, ведь принимался кодекс в 1994 году. Он уже меняется. Там много положений, связанных с иностранным усыновлением, отношение к которому мы во многом пересмотрели. Я лично, начиная с 2010 года на этой должности, был противником иностранного усыновления, как широкой практики, к тому же без всяких договоров с гарантиями "принимающей стороны". Как могло государство 20 лет отдавать своих детей иностранцам без договоров? Я не могу этого понять. Это было удобно лишь для темного бизнеса на детях. Кстати, председатель комитета Госдумы по вопросам семьи, женщин и детей Елена Борисовна Мизулина является горячим сторонником изменения нынешнего Семейного кодекса, который она называет "большевистским". И я, во многом, с ней согласен.

— Сегодня детей и семьи фактически надо защищать по двум направлениям: с одной стороны, от насилия и жестокого обращения, которое не уменьшается в нашем обществе, вследствие его одичания, а с другой стороны — от ювенального антисемейного террора и развращения, навязываемых с Запада. Как провести правильный баланс между двумя этими направлениями? Уместна ли здесь концепция "меньшего зла"?

— Считаю, что ключевое понятие здесь — это "баланс". Право, как любая конструкция, тоже основано на правильном балансе. Общество действительно стало жестоким и насилия в нем чрезмерно много. Вот одна простая, но страшная цифра: каждый год (на протяжении последних четырех лет) более ста матерей привлекаются к ответственности за убийство новорожденного. И это только доказанные случаи. Число потерпевших от насилия детей постепенно снижается, но все равно находится в пределах 80-83 тысяч. Это очень много. При этом появляются новые формы насилия — более циничные, более жестокие и немотивированные. Конечно, здесь никакого "меньшего зла" быть не может: произвол в изъятии детей и вторжение в семью по ничтожным причинам — безусловное зло. Но не меньшее зло — бездействие государства при внутрисемейном жестоком насилии над ребенком, оставлении его в беспомощном состоянии, невыполнении родителями своих элементарных обязанностей.

Как определить здесь границу? Иногда спрашивают: а как отличить воспитательные шлепки ребенка от его побоев? Есть Уголовный кодекс, в котором эта граница четко прописана. Зачем изобретать какие-то новые критерии, инструкции — просто читайте закон и не теряйте при этом совести и человеческого сострадания!

Но вот один из главных вопросов: между тем, когда родители жили с ребенком в нормальной семье, и тем моментом, когда они превратились по отношению к нему в преступников, проходит часто значительное время. И ответственность за эту метаморфозу лежит не только на родителях, но и на обществе в целом. Подчеркиваю — не на государстве, а на обществе: близких этих людей, соседях. Государство, по Конституции, не может вмешиваться постоянно в жизнь семьи — есть охраняемая личная, семейная тайна. Если дать государству такой карт-бланш, как, например, в Финляндии — все! Мы разрушаем тогда сам статус семьи, открываем дверь для произвола чиновников, далеко не все из которых высокоморальны, тактичны, да и просто умны.

Читайте также: Чем завершился "год сирот" в России?

В моей практике много случаев, когда неравнодушные, совестливые люди, в том числе работники органов опеки, включаются заранее в такие истории, помогают, пытаются предотвратить изъятие ребенка. И существуют необходимые инструменты и механизмы для такой помощи. В Курской, Белгородской областях, в Тюмени успешно действуют общественные советы, занимающиеся подобными семьями. Одному нужно вылечиться от алкозависимости, другому — трудоустроиться, третьему — помочь улучшить жилищные условия. В большинстве случаев драму разрушения семьи удается предотвратить.

— В конце прошлого года вы заявили, подводя годовые итоги, что "такой активности по усыновлению сирот в России уже не было последние 100 лет". В свою очередь, председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев привел такие цифры: в 2013 году иностранные граждане усыновили 1200 детей, а россияне — более 15 тысяч. Какие факторы повлияли на это отрадное явление? И может ли оно стать устойчивым трендом?

— Это, безусловно, тренд. И это следствие активности гражданского общества. Несмотря на те меры, которые были приняты президентом РФ в прошлом году и в конце 2012 года, существенным образом в материальном плане ничего не изменилось. Мы не стали платить по миллиону рублей приемным родителям. На содержание ребенка в детском доме у нас по-прежнему приходится 50-70 тысяч рублей в месяц. При этом число выявляемых детей для содержания в детдомах каждый год снижается. Но мы говорим об абсолютном приросте усыновления. Вы знаете, я в Москве сижу крайне редко, больше езжу по регионам. Вот, например, в Астраханской области мне показали недавно цифры — 98 процентов детей были определены в родные, либо в приемные семьи. И только 2 процента попали в детский дом.

Напомню, в России действуют четыре формы замещающей семьи: усыновление, опека и попечительство, патронат и приемная семья. Учитывать при подсчете нужно все четыре формы. Скажем, бабушка с дедушкой не могут усыновить внука, они могут взять его под опеку. И такая форма у нас превалирует. Причем в безвозмездной форме, когда за это государство даже денег не платит. Я считаю, что такая форма усыновления в кровную семью и должна быть основной. У нас 84 процента детей в детдомах находятся при живых родителях и при этом практически у 100 процентах из них живы ближайшие родственники. Куда это годиться?!

Вторая задача — усыновление. Наши усыновители опережают иностранных в 12 раз. Когда возникли разговоры и причитания, что американцы, дескать, усыновляли наших детей больше россиян и только они якобы брали больных детей, то мы решили проанализировать ситуацию. Действительно, в начале 90-х годов американские усыновители первыми из иностранцев оказались в России. До недавнего времени у нас работало около 60 американских агентств по усыновлению. И у многих из них были десятки представительств в каждом регионе РФ. Представляете, какая сеть? Как вы думаете, за счет чего они кормились и развивались? На альтруизм не похоже, верно? Одно время они действительно брали много детей с заболеваниями. Но здесь существовала интересная избирательность. Готовили к усыновлению детей, в основном, с пороками сердца, пороками раннего развития, задержкой развития и челюстно-лицевыми проблемами.

Большая часть этих заболеваний легко устранялись в США в течение нескольких месяцев. Из числа инвалидов они брали не более 5-6 процентов, остальные усыновленные были абсолютно здоровы. При этом из общего числа выявленных сирот американцы брали не более 0,6-0,7 процента. И как же эти показатели можно считать "критическими"? И как же можно утверждать, что они буквально "спасали" наших детей?

— Не превратится ли усыновление в нашей стране в бизнес, как это произошло в западных странах?

— Все усилия государства в последнее время были направлены на то, чтобы выстроить надежную систему: отбор, подготовку и систему обучения кандидатов в приемные родители, а также сопровождение этих семей. Объявить "всеобщий призыв" и раздать приемных детей "по рукам" несложно. Особенно — при весомом материальном вознаграждении за это. Но что будет потом с такими семьями? Поэтому мы не ставим такую задачу.

В 2013 году резкий рост усыновлений возник исключительно на волне общественной активности, неравнодушия, когда россияне осознали, что быть страной — "детским донором" — позорно. За всю свою историю Россия никогда не отдавала своих детей, наоборот, мы брали их со всего мира, воспитывали. Хороший пример — Международный детский дом в Иваново, где мы воспитывали детей из 87 стран. Да так, что потом они становились большими друзьями СССР и русского народа.

Так вот, людей, которые пытаются нажиться на усыновлении, мы сегодня стараемся выявить на раннем этапе и не допустить их до детей. Возврат ребенка усыновителем мы считаем браком в нашей работе. Причем это брак не только в работе органов опеки, но и местных властей — губернатора.

Не следует в этом случае все перекладывать на голову Кремля, уполномоченного при президенте, у нас ведь не зря многие полномочия были переданы на региональный уровень. Я провел в конце прошлого года интересную акцию: пригласил американских правозащитников в Ханты-Мансийск на форум по защите детства. Там всего один детский дом "Радуга". Побывав в нем на экскурсии и узнав, что на одного ребенка в месяц там расходуется 170 тысяч рублей в месяц и приходится по два взрослых, они сказали: вы или очень богатые или сумасшедшие люди. Не многим хуже положение в детдомах и во многих центральных регионах страны, не являющихся "нефтегазовыми". А если где-то заметно хуже, то это значит только одно: там воруют и с местными властями нужно разбираться прокуратуре и Следственному комитету. Плохие детдома, конечно, существуют: там, где сделать ничего нельзя, мы их просто закрываем.

— Как вы относитесь к идее возрождения в некоторых детских домах системы трудового воспитания по Макаренко, а также создания на их базе кадетских училищ?

— По методу Макаренко я много мог бы сказать, поскольку сейчас занимаюсь диссертацией по психологии детского воспитания. Перед Макаренко стояла задача: из шпаны и малолетних бандитов сделать патриотов и героев. И он это сделал. Ведь Великую Отечественную войну, во многом, выиграли именно эти бывшие хулиганы, прошедшие макаренковскую школу. Антон Семенович ввел, в частности, замечательную, на мой взгляд, идею семьи — воспитательной группы. В ней воспитывались не только дети, но и взрослые, а через них — все общество. Не все знают, что в 30-е годы даже наркомы отдавали своих детей в такие детские дома, чтобы ребята стали там настоящими гражданами своей страны — хорошо подготовленными, образованными, с твердым мужским характером.

Конечно, сегодня ситуация другая: мы не можем сказать, что через детдома мы будем воспитывать общество, но уверен, мы должны оставлять такие детдома, которые воспроизводят на нынешнем этапе методы Макаренко.

Не все из его теоретического наследства приемлемо: например, он считал, что будущее — за тотальным детдомовским воспитанием детей. Это, конечно, коммунистическая утопия. Но многие его практические наработки активно используются во всем мире, например, в США, Японии. Считаю, что этот наш золотой педагогический фонд нужно возрождать и в России.

Я также являюсь сторонником другого традиционного нашего опыта — кадетских корпусов, казачьих классов. И везде, где бываю, стараюсь помогать таким формам обучения и воспитания. Вот, скажем, в Кемерово действуют кадетские корпуса МЧС, МВД и минобороны. Их выпускники показывают самые лучшие качества среди сверстников с точки зрения знаний, духовно-нравственного развития личности.

Под Казанью есть Раифское кадетское училище для подростков, совершивших правонарушения. Руководит им замечательная женщина Надежда Петровна Кисиль. Когда эти ребята, вчерашние преступники, надевают форму и получают оружие — они становятся самыми дисциплинированными из всех, при этом они готовы на героические поступки.

— Сегодня опеку над брошенными или трудными детьми часто берет на себя Церковь, возродив на новом этапе эту традиционную для себя деятельность. Как вы относитесь к этому?

— Русская православная церковь сегодня опекает более 100 детских домов и других воспитательных учреждений в России. Никакой другой институт не вовлечен в такой степени в этот процесс. Я был примерно в тридцати таких организациях и могу засвидетельствовать огромную положительную роль церковного шефства. Практически все околоцерковные воспитательные организации прошли государственное лицензирование, соответственно, выполняют все установленные государством нормы для таких заведений. Есть замечательные примеры. Скажем, в Петрозаводске отец Александр — настоятель храма во имя святого благоверного князя Александра Невского, является одновременно директором Социально-реабилитационного центра для детей и подростков.

В Свято-Никольском Черноостровском монастыре Малоярославца игуменья Николая окормляет приют для девочек "Отрада", которые помимо духовных основ получают там прекрасное светское образование, поступают потом в престижные вузы.

— За четыре года на этом высоком и, прямо скажем, тяжелом посту вы узнали много для себя нового, столкнулись с сотнями исковерканных судеб, помогли сотням же людей. Скажите, насколько вас изменили эти годы?

— Скажу прямо: да, я стал другим человеком. Тот "гламурный" адвокат, которым я, по собственному сегодняшнему мироощущению, когда-то был — ушел в прошлое. Когда ты видишь столько детского несчастья, горя, слез, душа не может не измениться.

Я был просто адвокатом, а стал адвокатом всех детей России. Я подхожу к ним как защитник, не забывая при этом, что в защите у нас нуждаются не только дети, но и семьи.

Я хочу помочь каждому из несчастных, но, увы, не все в моих силах. Это часто рождает печаль, но не уныние. Унывать просто некогда. И еще, конечно, думаешь, как о тебе будут судить потомки — прежде всего, твои собственные. Не хочу, чтобы в качестве эпитафии мне вывели: "он написал 2 миллиона твитов". Предпочту, чтобы сказали: "он пытался изменить жизнь к лучшему".