Трагические события, происходившие на Северном Кавказе с 1990-х гг., привели к появлению в последнее десятилетие большого количества изданий по истории региона, главным образом Чечни. Тем не менее исследователи едины во мнении, что тема эта изучена все еще крайне слабо. Эта оценка относится и к периоду повстанческого движения с марта 1920 г., когда армия А.И. Деникина оставила Северный Кавказ, по осень 1925 г., когда окончилась операция «по разоружению горских автономий и изъятию бандитского элемента», проведенная войсками Красной армии и силами ОГПУ с участием местного населения под общим руководством И.П. Уборевича. Все это время Северный Кавказ оставался ареной ожесточенной борьбы Красной армии с движением, которое в отечественной историографии определялось как «повстанчество», «политический бандитизм», «бело-зеленое движение», «крестьянские и кулацко-крестьянские восстания», «контрреволюционные мятежи», «мелкобуржуазная контрреволюция». Наиболее широкое распространение у участников событий и у советских историков получил термин «бандитизм», что можно объяснить не только негативным отношением большевиков ко всем антисоветским силам, но и тем, что тогда в это понятие вкладывали иной, нежели сегодня, смысл. «Слово бандитизм, бандит, - писал Н.Е. Какурин, - не русское, но великолепно передает сущность этого явления; оно является испорченным французским словом "bаnnу", что означает изгнанник (по-древнерусски "изгой"), т.е. человек, в силу тех или иных причин отколовшийся от известного социального слоя» [1]. Сейчас же некоторые исследователи пытаются отказаться от этого понятия, предпочитая пользоваться тоже не безупречным, но более нейтральным определением - «повстанчество» (по В.И. Далю: повстать, повставать - встать поголовно).

Историкам, занимающимся проблемой повстанчества на Северном Кавказе, прежде всего необходимо выявить причины живучести этого явления, вытекавшие из социально-экономических, национальных, культурных, религиозных особенностей данного региона. Крайне важно выяснить численность и социальный состав повстанцев, степень их консолидации, взаимоотношения с населением районов, где они действовали, а также с П.Н. Врангелем (до и после оставления его армией Крыма), странами Антанты, Турцией, Грузией. В задачу исследователей входит периодизация движения, определение военных планов повстанцев, системы формирования их вооруженных сил и т.д. Внимательного изучения требуют также позиция Советской власти на Северном Кавказе в решении аграрного и казачьего вопросов, организация местных органов власти, вопросы национально-государственного и культурного строительства, религиозные и бытовые особенности горского населения.

В 1960-1980-х гг. никаких документальных публикаций по рассматриваемой теме не предпринималось. Многочисленные сборники документов по истории Октябрьской революции и Гражданской войны, как правило, заканчивались материалами марта 1920 г., хотя «малая» Гражданская война продолжалась на Северном Кавказе, то усиливаясь, то затихая, еще долгие годы. Наконец, в сборники документов по восстановительному периоду края (1920-1925 гг.) были включены лишь отдельные документы по интересующему нас вопросу.

За последние годы источниковая база, на которую опираются исследователи, несколько расширилась. Как положительное явление следует отметить подготовленную Н.Ф. Бугаем публикацию документов из центральных и региональных архивов, отражающих политику большевиков в отношении казачества (1918-1992). 28 из них раскрывают одну из самых драматических страниц истории терских казаков - их выселение за пределы области в 1918-1921 гг., вызвавшее резкое усиление повстанчества. К этой публикации в 2003 г. добавилась книга Н.Ф. Бугая и А.М. Гонова [2].

В 1997 г. журнал «Военно-исторический архив» напечатал документы под рубрикой «Чечня: вооруженная борьба в 20-30-е годы» [3]. К периоду до 1926 г. относятся, однако, всего пять из них. Они затрагивают, в частности, проблему организации местных органов Советской власти в Чечне в 1923 г., содержат характеристику населения чеченского аула Ачхой-Мартан в августе 1925 г. (численность, партийно-комсомольская прослойка, состав духовенства, родовое устройство аула, количество оружия в селе, сведения о повстанческих отрядах и т.д.).

Приходится сожалеть, однако, что эта ценная публикация осуществлена крайне небрежно. Из имеющихся в РГВА документов составители почему-то предпочли менее значимые, частные. Так, в подборке отсутствует изложение плана разоружения всей Чечни, хотя в РГВА есть на этот счет очень важные и интересные документы. Зато опубликованы, причем без названия, дат и комментариев, материалы, характеризующие проведение антиповстанческих операций в одном из чеченских районов. В предисловии к публикации говорится только об одном «конфликте» 1918 г., хотя вспышки антисоветских мятежей были и в 1920-х, и в 1930-х гг. Нельзя согласиться с автором предисловия и в том, что Февральская революция почти не коснулась Северного Кавказа и привела только к частичной смене администрации края. Между тем в период между февралем и октябрем 1917 г. на Северном Кавказе произошли важные события. В мае на I съезде горских народов во Владикавказе была провозглашена Горская шариатская республика - Союз объединенных горцев Кавказа, избрано ее правительство, создан Духовный совет во главе с получившим звание муфтия Нажмутдином Гоцинским. До октября прошли еще два съезда горцев, на одном из которых (август-сентябрь 1917 г., с. Анди) Н. Гоцинский был провозглашен имамом [4]. В марте-июне 1917 г. были созданы войсковые правительства Терской, Кубанской, Донской казачьих обл., а 20 октября образовался Юго-Восточный союз казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей [5].

В январе 1995 г. в еженедельнике «Аргументы и факты» были помещены подготовленные к печати П. Аптекарем архивные материалы по теме: «Чечню пытались разоружить и раньше» [6]. Это 4 фрагмента из документов РГВА о военных операциях Красной армии по борьбе с повстанчеством в 1925-1930 гг. К 1925 г. относятся два из них. В одном - «Из инструкции по I разоружению Чеченской автономной области» (март 1925 г.) - речь идет о необходимости артиллерийского и пулеметного обстрелов аулов, отказывающихся сдавать оружие. Во втором I сообщается о ходе проведения операции по разоружению (о потерях с обеих сторон и о количестве изъятого у повстанцев оружия). Из комментариев можно узнать, почему чеченцы пошли на союз с большевиками в период, когда деникинская армия находилась на Северном Кавказе, а после марта 1920 г. перешли в повстанческий лагерь. В публикации дана также оценка операции по разоружению Чечни осенью 1925 г. Однако с комментариями Аптекаря, которые I в несколько измененном виде «перекочевали» затем на страницы «Московских новостей» и журнала «Родина» [7], согласиться трудно.

Анализируя причины поддержки чеченцами Красной армии, Аптекарь называет только насильственные мобилизации и реквизиции продовольствия для армии Деникина, однако он упустил из виду, что Советская власть начала возвращать горцам земли, некогда отобранные у них царским правительством и переданные казакам. В 1918 г. началось выселение казаков из Терской обл. (до прихода Деникина успели выселить 3 станицы). Кроме того, Деникин был категорически против создания Горской шариатской республики на Северном Кавказе, провозгласившей отделение от России и получившей признание своей независимости со стороны Турции [8]. После занятия территории Терской обл. и Дагестана его армией Деникин объявил, что не признает Горскую республику, и распустил ее правительство. Это и подтолкнуло горцев к поддержке большевиков, пообещавших им автономию.

Аптекарь считает, что мятеж Н. Гоцинского в 1920-1921 гг. вспыхнул потому, что от Советской власти вместо ожидаемого улучшения жизни горцы получили «хорошо организованный государственный грабеж». В действительности «хорошо организованного грабежа» Северного Кавказа, а тем более Чечни после марта 1920 г. не было. Продразверстка в Чечне не проводилась совсем, в полной мере не собирался и продналог, так как более 65% ее населения к концу Гражданской войны составляла беднота, а хозяйство было разорено: деникинская армия оставила после себя 21 разрушенный аул и 15 тыс. погибших чеченцев [9]. Напротив, Советская I власть оказывала Чечне самую разнообразную помощь. В 1920 г. Центр выделил ей 19 вагонов семенной пшеницы и около 2 млн. аршин мануфактуры [10]. В последующие годы эта помощь продолжалась. В 1922 г. из дотационного краевого фонда Чечня, Ингушетия и Северная Осетия получили 110,5 тыс. пуд. продовольствия. В том же году краевая комиссия Помгола выделила Дагестану и Горской АССР, куда входила и Чечня, 1 млрд. руб. и разрешила использовать на свои нужды все продовольствие, которое они соберут на собственной территории. С выделением Чечни из ГАССР в ноябре 1922 г. автономная Чечня получила 30 тыс. пуд. семенной ссуды. По решению Совета труда и обороны от 9 мая 1923 г. объединение «Грознефть» отчисляло Чечне ежемесячно 150 тыс. пуд. нефти [11]. Она получила также средства на строительство оросительного канала, мостов, дорог, на устройство линии телеграфной связи. С религией Советская власть в Чечне не боролась. Правда, с ее стороны были попытки репрессий по отношению к некоторым представителям духовенства, участвовавшим в повстанческом движении, но они вызвали взрыв негодования местного населения, и от подобных преследований пришлось отказаться. Учитывая особую роль священнослужителей в чеченском обществе (в 1924 г. в Чечне насчитывалось 38 шейхов и 850 мулл, а вокруг них группировались около 60 тыс. мюридов, без участия которых нельзя было провести ни одного митинга или собрания в ауле [12]), власть включала наиболее влиятельных из них в состав ревкомов и исполкомов. Шариатские суды, состоявшие исключительно из духовенства, действовали в Чечне и в 1926 г.

Никакого «разрастания вооруженного повстанческого движения горцев» в 1925 г., как утверждает Аптекарь, не было. Наивысшего подъема оно достигло в июле-октябре 1920 г., когда в нем принимало участие примерно 40 тыс. человек. К апрелю 1925 г., по данным разведсводок I штаба Северокавказского военного округа (СКВО), число повстанцев сократилось до 115 человек [13]. Первая крупная операция по разоружению Чечни была проведена не летом 1922 г., а еще в 1920 г. В марте-августе 1921 г. были разоружены участвовавшие в мятеже Н. Гоцинского аулы Гордали, Центорой, Беной, Ведено, Грозненский, Шали [14].

Операцию по разоружению Чечни и «изъятию бандэлемента» в 1925 г. сочло необходимым провести не местное партийное и советское руководство, а штаб РККА СССР. 31 июля 1925 г. он направил приказ командующему СКВО И.П. Уборевичу, где одобрил его предложение о проведении маневров на территории Чечни. «Вместе с тем, - говорилось в приказе, - пользуясь сосредоточением значительного количества войск на территории Чечни (район предстоящих маневров), командование СКВО по согласованию с ПП ОГПУ на Северном Кавказе намечает провести разоружение и изъятие бандитского элемента, что по ряду политических признаков является весьма своевременным» [15]. Операция была проведена по личному разрешению Сталина [16]. При этом нужно учитывать, что к концу 1925 г. население Чечни устало от войны и само требовало от власти борьбы с бандитизмом, который принял уголовный характер и «угрожающие размеры».

События 1920-1925 гг. отражены и в статье И. Пыхалова «Как обустраивали Чечню» [17]. В приведенных в ней выдержках из документов РГВИА подчеркивается, что бандитизм в Чечне носит «чисто уголовный характер», констатируется и усиление враждебности чеченских аулов по отношению к Красной армии. Статья содержит сведения о «бандитских шайках, совершающих грабежи», а также о результатах операции по разоружению 7 чеченских аулов в 1923 г., положении в выселенных казачьих станицах, бездействии местных органов власти в борьбе с бандитизмом и т.д.

К сожалению, в своих комментариях к документам И. Пыхалов сомневается в том, что одной из важнейших, объективно существовавших причин повстанчества был земельный голод горцев и то, что чеченцы и ингуши до революции были угнетенными нациями, а казаки - слугами самодержавия.

Земельный казачий пай на Тереке составлял в среднем 18,8 дес, а на душу горского населения приходилось 0,57 дес. пашни. О земельном голоде у горцев говорили на заседаниях Государственной думы в 1906-1907 гг. избранные от Терской обл. А.П. Маслов и Т.Э. Эльдарханов. Специальная комиссия, созданная в 1906 г., установила, что имеющиеся в собственности горцев земли могут прокормить только 14% проживавшего в горах населения. Остальные должны были либо переселяться, либо медленно вымирать от голода и болезней [18]. Неудивительно поэтому, что горцы, которые в борьбе за землю то и дело «выходили за рамки законности», торопили Советскую власть с решением этого вопроса [19].

Важнейшую причину горского повстанчества И. Пыхалов, разделяя мнение о том, что это был «чисто уголовный бандитизм», склонен видеть в том, что «русофобы среди лидеров РКП(б)» уничтожили Терское казачье войско, которое «вразумляло» чеченцев, понимавших якобы «лишь язык грубой силы». Действия «русофобов» Зиновьева, Каменева, Бухарина и то, что «казаки по-прежнему оставались лишенными прав», по мнению автора, было главной причиной оживления бандитизма в 1930-1940-е гг. Этот взгляд на события не нов. По свидетельству тех, кто боролся с повстанчеством в 1920-е гг., примерно до лета 1921 г. господствовало мнение о возможности «успешной его ликвидации одними войсками». Упускалось из вида, писал в феврале 1922 г. Н. Какурин, - что бандитизм - следствие целого ряда причин, а борясь со следствием, не затрагивая причин, мы рискуем всю нашу борьбу вести впустую» [20]. Поэтому наивно объяснять живучесть повстанчества в Чечне в 1920-е гг. только «русофобской» политикой Советской власти на Северном Кавказе, ее «мягкостью» по отношению к горцам, их «вековыми традициями разбойной жизни» и наличием у них оружия. Помимо безземелья, причины повстанчества крылись в культурной отсталости горцев и сохранении у них горских обычаев и традиций [21], которые не мог не соблюдать любой чеченец, боявшийся осуждения своего тейпа больше, чем репрессий со стороны властей. Мусульманское духовенство - «владетель души и тела правоверного», - зачастую возглавлявшее тейпы и располагавшее значительными материальными средствами, как правило, освящало действия повстанцев. Кроме того, повстанческое движение в Чечне не получило бы в 1920-1921 гг. такого размаха, если бы не поддерживалось извне - Врангелем, за которым стояли страны Антанты, Турцией с ее стремлением включить Северный Кавказ в состав мусульманского государства Туран, а также меньшевистской Грузией, через территорию которой шла помощь повстанцам.

Переселение терского казачества, начатое в 1918 г., переросло в 1920 г. в депортацию, которая действительно была первой проведенной Советской властью. Однако внимательное изучение этой проблемы не позволяет увидеть в ней проявление русофобии, как считает И. Пыхалов и некоторые другие авторы. Большевики не боролись с русскими. Вначале они хотели путем безболезненного переселения казаков на новые земли и вселением горцев в казачьи станицы восстановить историческую справедливость. Вдобавок у Ленина были основания говорить в сентябре 1917 г. о том, что казачество в значительной своей части оставалось «таким же монархическим» и так же боролось за свои привилегии, как и при царе. Не случайно Временное правительство тоже использовало казаков для борьбы с революционным движением в Центральной России [22]. Поэтому Советская власть действительно относилась к казачеству подозрительно, хотя и понимала, что среди бедных казаков есть и ее сторонники. Тем не менее выселение казаков в 1918 г. началось. В 1920 г. его проводили из восставших казачьих станиц, допустив, как это часто бывало у большевиков, много перегибов. Так, выселяли даже семьи казаков-красноармейцев, не говоря уже о многих казаках-середняках, разоряли их хозяйства и т.д., загоняя тем самым в повстанческие отряды. К счастью, власти опомнились довольно быстро: 27 января 1921 г. президиум ВЦИК приостановил, а 14 апреля 1921 г. запретил переселение казаков, признав его ошибочной мерой.

В действительности выселили не 70 тыс. терских казаков, как считает И. Пыхалов и другие авторы [23], не 45 тыс., как полагает П. Полян [24]. Советская власть предполагала переселить 60 тыс. казаков (18 станиц), но к 14 апреля 1921 г. выселили примерно 25 тыс. человек (8 станиц) - т.е. около 1/10 части всех терских казаков. Эта цифра не раз приводится в документах 1920-х гг. В докладе председателя комиссии ВЦИК по наделению горцев землей, например, сообщалось, что «выселено более 25 тыс. трудового населения» [25]. СМ. Киров в разговоре с членом Кавказского бюро ЦК РКП(б) А.М. Назаретяном сказал: «За Терек выселено 22 тыс. казаков» [26]. Встречаются, однако, и другие сведения: представители терских казаков в казачьем отделе ВЦИК Шабунин и Гришин в своем докладе 31 марта 1921 г. сообщали, что «выселено распоряжениями Советской власти... душ 34 637» [27]. Семьи казаков не были «депортированы в Казахстан». На север Европейской России отправляли только мужчин, принимавших участие в антисоветском восстании. Остальных членов семей выселяли примерно за 50 км к северу от их станиц.

Источниковая база для изучения северо-кавказского повстанчества пополнилась документами, опубликованными в качестве приложения к монографии И.В. Яблочкиной [28]. Особый интерес представляет «Диаграмма роста повстанческого движения на территории СКВО» за 1920-1921 гг. (док. № 6). Однако она практически непригодна для использования из-за низкого качества ксерокопии. Диаграмма была выполнена топографическим отделом штаба СКВО 1 октября 1921 г. и шла за подписью начальника разведотдела Кушнаренко, причем отложилась и в других фондах РГВА [29]. Полное название этого документа несколько иное, чем в книге И.В. Яблочкиной. Он называется «Диаграмма роста повстанческого движения на территории СКВО с указанием общего, политического и уголовного характера и отношения населения к Советской власти за 1920-1921 гг.».

В 2002 г. в специальном выпуске альманаха «Белая гвардия» [30] были опубликованы отрывки из дневников И.А. Фостикова, возглавлявшего повстанческую Армию возрождения России на Кубани в 1920 г., а также документы, вышедшие из лагеря кубанских повстанцев 1921 г., разведсводки Кавказского фронта и СКВО.

Из сказанного нетрудно заключить, что основные источники по истории повстанческого движения еще не введены в научный оборот, а среди опубликованных преобладают документы на чеченскую тему и притом с «военным уклоном». Изданы они довольно небрежно, а в комментариях к ним содержится немало фактических ошибок.

В 1999 г. в Москве прошла международная научная конференция «Чечня в Россия: общества и государства». Сборник докладов российских и западных авторов, выступивших на конференции, стал своеобразным подведением итогов изучения этой темы к концу XX в. [31]. Многие статьи, хотя и не касаются непосредственно повстанческого движения 1920-х гг., помогают более глубокому его пониманию. В них анализируются степень влияния ислама на горцев, дается характеристика суфийских орденов Накшбандийя и Кадирийя, к которым принадлежали практически все чеченцы, а также показываются тейповые и тукхумные организации вайнахов, их социальный облик, менталитет, взаимоотношения с Россией и т.д.

Событиям 1920-х гг. уделяется буквально по нескольку строк лишь в некоторых статьях сборника, но упоминания эти весьма любопытны. Так, 3. Хамидова вполне справедливо называет восстание Н. Гоцинского «восстанием Саид-бея», хотя не делает при этом никаких ссылок на источники (с. 134). Роль Саид-Бека в восстании была действительно довольно значительной, поскольку Н. Гоцинский и К. Алиханов из-за их предательской по отношению к горцам политики во время пребывания на Кавказе Деникина не были достаточно авторитетны ни среди широких масс, ни среди руководителей повстанцев.

Нуждается в доказательстве и другое утверждение 3. Хамидовой - о якобы «формальном» признании Советской власти горцами на учредительном съезде Горской АССР 20 января 1921 г. только после того, как Сталин согласился принять условия их «ультиматума» («возвратить отобранные у них земли и признать их адаты и шариат»). Ошибается автор статьи в том, что председателем Чеченского областного ревкома с 1921 по 1925 г. был Т. Эльдарханов (с. 135).

Ревком Чечни стал называться областным со времени выделения ее из состава ГАССР в автономную область (ноябрь 1922 г.). До этого исполкомы и то и дело сменявшие их из-за сложности обстановки ревкомы назывались отдельскими или окружными. Т.Э. Эльдарханов возглавлял окружной ревком Чечни с 3 апреля 1920 г., с августа до начала сентября 1921 г. он был председателем Чечокрисполкома, после чего исполкомы и ревкомы Чечни возглавляли X. Ошаев, А. Мутушев, И. Курбанов. С 20 ноября 1922 г. Эльдарханов стал председателем областного ревкома, а с 3 августа 1924 г. до 27 сентября 1925 г. он возглавлял Чеченский ЦИК [32].

Следует поддержать позицию американского историка Г. Дерлугьяна, который вопреки распространенному мнению о том, что большевизм и Советская власть в национальных областях России (в том числе и на Северном Кавказе) не имели никакой социальной опоры и были навязаны населению силой оружия, утверждает: «...Мало кто обращает внимание на то, что значительная часть чеченцев готова была принять Советскую власть на идейном уровне. Социализм оказался глубоко привлекательным для чеченского сознания и даже совместился с ценностями ислама - конечно, речь идет о чеченском понимании идей Маркса и Ленина». «Союз чеченских исламистов и северокавказских большевиков», сложившийся во время Гражданской войны, ученый находит «странным», но считает, что он сыграл, «вполне возможно, еще большую роль в победе большевиков, чем татарские и башкирские отряды» [33].

Английский историк А. Ливен высказал верное суждение о том, что «первая массовая депортация в советской истории была депортацией терских казаков». Но в определении сроков ее начала («первые месяцы 1921 года»), числа депортированных («около 70 тыс. терских казаков») и места выселения (Казахстан) он явно ошибается [34].

В упомянутой монографии И.В. Яблочкиной две главы непосредственно посвящены Северному Кавказу. В одной из них («Сепаратизм российского казачества») анализируется повстанческое движение северокавказских казаков, а во второй («Мусульманский фактор вооруженных выступлений на Северном Кавказе») речь идет исключительно о горском повстанчестве. Термины «бандитизм» и «политический бандитизм» Яблочкина предлагает заменить новым определением - «антигосударственные, антисоветские и антибольшевистские выступления, восстания и мятежи как рецидивы Гражданской войны в Советской России» (с. 12). При этом слово «рецидивы» автор, вероятно, считает в своем определении ключевым, так как даже выносит его в название книги. Однако с этим трудно согласиться и из-за громоздкости нового определения, и из-за того, что рецидив — это повторение явления после кажущегося его исчезновения, а повстанчество, в частности на Северном Кавказе, возникло еще до окончания Гражданской войны, летом 1920 г. Заметим, что Яблочкина начинает изучение повстанческого движения почему-то с 1921 г., хотя упоминает о событиях более раннего времени. Это вызывает сожаление, поскольку июль-октябрь 1920 г., как отмечалось, были временем наивысшего подъема антисоветского движения на Северном Кавказе.

В главе «Сепаратизм российского казачества» Яблочкина рассказывает о повстанческом движении в казачьих областях Северного Кавказа, утверждая, что в работах 1950-1980-х гг. не рассмотрены его «внутриполитические и экономические причины». Она считает, что «этот недостаток особенно ярко проявился в исследованиях, посвященных "бандитизму" на Северном Кавказе» (с. 39). Однако столь категоричный вывод не очень справедлив. Причины повстанчества в той или иной мере отражены в работах И.К. Лосева, З.А.-Г. Гойговой, И.Р. Лоова, Ф.И. Врублевского, П.И. Юсупова, В.И. Филькина, Д.З. Коренева, М.А. Абазатова, М.Т. Узна-родова, А.Ф. Носова, Н.Ф. Бугая, М.И. Гиоева, А.К.-М. Исрапилова, Т.М. Узнародова, Г.А. Аликберова, К.Т. Лайпанова, Г.Т. Мелия, А.М. Эльчибекяна, А.Г. Попова и многих других. Сведения о помощи повстанцам извне как одной из причин их движения приводятся в работах А.Н. Хейфеца, СИ. Кузнецовой, С.Э. Эбзеевой, Ю.В. Мухачева, в коллективной монографии [35]. В 1980-е гг. опубликована специальная статья по этому вопросу [36]. Однако бесспорно, что данная проблема еще нуждается в дальнейшем изучении. Работа Яблочкиной такую задачу, к сожалению, не решает, ибо она практически не продвинулась вперед по сравнению с предшествующей литературой.

Не говорится в исследовании Яблочкиной и об общей численности повстанцев, хотя некоторые сведения по отдельным районам региона (в основном за 1921 г.) в работе и встречаются (с. 236). Без ссылки на источник утверждается, что "Армия возрождения России» генерала П.П. Фостикова, действовавшая на Кубани летом 1921 г., насчитывала «свыше 3 тыс. хорошо вооруженных казаков» (с. 218). Однако эти сведения несопоставимы с данными, приводимыми другими авторами [37]. Между тем после разгрома армии Фостикова только в Грузию отступили около 6 тыс. человек, которые были интернированы грузинским правительством. Около 2 тыс. бойцов остались на Кубани, причем часть из них вернулась в свои станицы, надеясь на объявленную Советской властью амнистию и спасаясь от наступавших холодов [38]. Следует учитывать, что армия Фостикова была сформирована не только из зажиточных казаков, но пополнялась и остатками деникинских отрядов, скрывавшихся в ущельях, лесах, плавнях Кубано-Черноморской обл. Численность фостиковцев в начале апреля 1920 г. не превышала 500 человек [39], но с помощью денежных субсидий из Крыма к началу планировавшегося на август 1920 г. восстания эта армия превратилась в силу, серьезно угрожавшую Советской власти на Кубани.

Таблица, составленная автором на основе архивных документов, должна была отразить рост повстанческого движения летом 1921 г. (с. 235, 236). Но из нее следует, что количество повстанцев не увеличилось, а, наоборот, сократилось более чем на 500 человек, хотя число отрядов с июля по сентябрь 1921 г. выросло с 84 до 105. Определить численность повстанцев, конечно, сложно, однако организатор и руководитель «зеленых» на Северном Кавказе Н. Воронович в 1922 г. в своей статье в милюковских «Последних новостях» писал, что весной 1921 г., когда «зеленое движение» захлестнуло большую часть Кубанской и Терской обл., большевики считали, что в его рядах насчитывалось до 40 тыс. человек [40]. И эту цифру следует признать более или менее достоверной, поскольку она близка к данным разведсводок РВС Кавказского фронта и разведотдела штаба СКВО [41], и документов из лагеря повстанцев. Наибольшее число участников движения, которое называют разведсводки, - 22-23 тыс. (август 1920 г.) [42], но в них учитывались только те, кто действовал активно, без учета находившихся в подполье и готовых моментально вступить в борьбу с Красной армией.

Для определения степени участия населения в повстанческом движении необходимо сказать об изменении его численности к концу Гражданской войны. Нельзя согласиться с авторами сообщения «Гражданская война и трудовые ресурсы деревни» на XX сессии Всесоюзного аграрного симпозиума, утверждавших, что «производящие губернии, где лучше можно было прокормиться, независимо от военной обстановки, дали рост населения» [43]. Все области Юго-Востока, безусловно, относятся к производящим, однако рост сельского населения, составлявшего большинство в регионе, наблюдался лишь на Кубани, которая меньше пострадала от Гражданской войны. Кроме того, сюда хлынул из непроизводящих губерний поток переселенцев, спасающихся от голода. По мнению Н.Т. Лихницкого, на увеличении количества населения на Кубани сказалась и «самостийная» политика правительства местной Рады, проводившего меры, идущие вразрез с интересами Деникина и его зарубежных союзников, например, запрещение вывоза хлеба из области, тормозившее бесцеремонное ограбление Кубани [44].

На Ставрополье, в районах Терека и в Донской обл. население, наоборот, сокращалось. В целом Юго-Восток за годы Гражданской войны потерял 18% сельского населения (3% из них за счет изменений в административном делении). В 1920 г. регион насчитывал 5,6 млн. сельских жителей [45]. Таким образом, если принять число повстанцев в период пика движения за 40 тыс. человек, то получится, что в повстанческом движении участвовало менее 1% населения края.

При рассмотрении вопроса о роли Врангеля в повстанческом движении Юга России и его взаимоотношений с казачеством Яблочкина не вскрыла суть расхождений между этими силами. Осталось неясным, почему осенью 1920 и в начале 1921 г. монархические идеи утрачивали свое влияние на казачество, а к лету 1921 г. «шел процесс соединения белогвардейских и казачьих отрядов под общими (какими? - ЕЖ.) политическими лозунгами»? В чем военные планы Врангеля расходились с планами казаков и как это могло быть, если в казачьих штабах находились врангелевцы, «стремительно увеличивавшие свое влияние на Юге России»? Почему росло их влияние и можно ли объяснить его рост лишь использованием имени и лозунгов бывшего главнокомандующего? Зачем оружие для повстанцев «поступало через границу», если они были им обеспечены «из внутренних ресурсов»? Почему слухи о десанте Врангеля способствовали активизации повстанчества и в то же время «сдерживали» его? (с. 229, 230).

Выводы автора нуждаются в основательных доказательствах. Пока же их можно рассматривать лишь как сугубо предварительные. Понять взаимоотношения Врангеля с казаками невозможно без учета того, что 2 апреля 1920 г. было подписано соглашение, а 22 июля 1920 г. «в развитие соглашения» заключен союз Врангеля с атаманами Дона, Кубани, Терека и Астрахани «ввиду совместно предпринятой борьбы за освобождение России от большевиков» [46]. В монографии же об этом союзе не упомянуто ни разу. Между тем договор обеспечивал «государственным образованиям Дона, Кубани, Терека, Астрахании» полную независимость в их «внутреннем устройстве и управлении». Их представители участвовали с правом решающего голоса в Совете начальников управлений при Врангеле. Врангелю же присваивалась «полнота власти над вооруженными силами государственных образований Дона, Кубани, Терека, Астрахани как в оперативном отношении, так и по принципиальным вопросам организации армии».

Во время 7-месячной Крымской кампании обе стороны честно исполняли условия договора. После прибытия в Константинополь 13 мая 1921 г. Врангель расторг и соглашение от 2 апреля 1920 г., и договор от 22 июля, обвинив атаманов и казачьи правительства в их нарушении, стремлении создать независимое казачье государственное образование, «заменить сохранившуюся единую противосоветскую власть гибельным многовластием и отделить казачество от общерусских сил». Но и после этого его «разрыв» с казаками не был окончательным. Так считали и казачьи атаманы, и сам Врангель [47]. 13 октября 1921 г. он подтвердил: «Несмотря на некоторые политические расхождения, мое сотрудничество с атаманами прежнее. Самостийность чужда массе казачества» [48]. Главнокомандующий явно преувеличивал свое влияние на казаков, особенно тех, которые оставались в России. Как считает В.Н. Львов, «руководство повстанцами летом 1921 г. находилось в руках самостийников», готовивших на осень захват Краснодара, восстание в хуторах и станицах, объявление самостийной Кубанской республики и вступление в переговоры с Москвой [49].

В начале июля 1921 г. в Майкопе на съезде представителей повстанцев Кубани, Ставрополья, Причерноморья был избран орган по общему руководству восстанием и принята программа Северо-Кавказского крестьянско-казачьего союза. В ней объявлялось, что крестьяне и казаки Северного Кавказа будут стремиться к созданию Северокавказской республики и признают лишь ту власть, которая будет опираться на них и узаконит за ними как большинством населения России «первый голос при разрешении всех вопросов» [50]. Несмотря на это, как пишет Л.К. Шкаренков, Врангель продолжал поддерживать на Юге России антибольшевистские силы, посылая своих эмиссаров в районы Дона, Кубани, Терека для подготовки населения к борьбе с большевиками на стороне белых. Были сделаны попытки высадки вооруженных десантов в Крыму и на Кубани, окончившиеся неудачей [51]. Немало возражений вызывают взгляды автора монографии по вопросу о социальной структуре повстанцев. К сожалению, рамки статьи не позволяют подробно проанализировать их.

Глава «Мусульманский фактор вооруженных выступлений на Северном Кавказе» в книге Яблочкиной содержит сведения о влиянии ислама на повстанческое движение горцев. Ограничусь здесь рассмотрением лишь некоторых положений этой части работы. Яблочкина считает, что непременным атрибутом политического бандитизма на Северном Кавказе стала его религиозная окраска (с. 287). Насколько верен этот ее вывод, установить трудно, так как материал указанной главы не дает тому убедительных доказательств. Сложнейший вопрос о роли религии в горском повстанческом движении, безусловно, нуждается в основательном изучении. Однако можно усомниться в том, что «религиозная окраска» была непременным атрибутом повстанчества на Северном Кавказе. Как в таком случае объяснить союз сторонников шейха Узун-Хаджи с отрядами большевика Н.Ф. Гикало?

Немало «нестыковок» есть и в трактовке поведения Гоцинского. Если, как пишет Яблочкина, на протяжении 1917-1920 гг. он выступал «против любой формы власти русских на Северном Кавказе», то почему отказался бороться с Деникиным? Во время Ботлихской трагедии, потрясшей обе воюющие стороны, имел место беспрецедентный случай отказа горцев выполнить приказ самого имама. 25 ноября 1920 г., несмотря на обещание Гоцинского оставить на свободе тех, кто добровольно сдаст оружие, в Дагестанской крепости Ботлих был зверски уничтожен 1-й стрелковый полк революционной дисциплины (около 700 человек), сдавшийся в плен имаму. Во время кровавой расправы лишь немногим красноармейцам удалось бежать. До чеченской крепости Ведено, где стояли войска Красной армии, добрались около 100 человек. Они рассказали, что дошли лишь благодаря помощи населения аулов, через которые пролегал их путь. Горцы укрывали и кормили их, давали им одежду и проводников. И все это несмотря на приказ имама морить беглецов голодом, избивать или лучше убивать их [52].

Разведсводки Кавказского фронта и Кавказской трудовой армии этого времени пестрят сообщениями о враждебном отношении к повстанцам аулов Унцуль, Гимры, Цудукара, об уходе населения из аулов навстречу Красной армии. Категорически отказались от мобилизации жители аула Анди. 12 января 1921 г. штаб Кавтрудармии получил от жителей села Мукар письмо с просьбой, чтобы их село занял один из отрядов Красной армии. В начале февраля 1921 г. отказался выступить вместе с мятежниками аул Гидатль [53].

Правда, мятеж Гоцинского в Чечне действительно отличался религиозным фанатизмом. Отчасти это объяснялось тем, что его возглавил внук Шамиля Саид-бей, непосредственно руководивший военными действиями. Но и в Чечне он не был в полном смысле слова «войной с русскими», так как в силу разных причин равнинная Чечня в мятеже не участвовала. Повстанческое движение приобретало религиозную окраску лишь в отдельные периоды и не охватывало всего населения мятежных районов.

Нельзя не сказать и о том, что глава изобилует ошибками как раз в трактовке вопросов, связанных с «мусульманским фактором». Мюриды - это не мусульманские священнослужители, как считает Яблочкина (с. 271), а послушники, последователи, ученики, которые ищут знаний и путей к самосовершенствованию в соответствии с указаниями избранного ими учителя – мюршида [54]. Шейх-уль-ислам - это не «глава религии», как читаем на с. 273, а особо почетный титул авторитетных улемов (ученых), знатоков теологии и религиозного права, и суфиев, мистиков, главным смыслом жизни которых было приближение к Богу, познание его [55].

Горскую республику Союз объединенных горцев Кавказа Яблочкина считает «контрреволюционной организацией на Северном Кавказе», руководство которой приняло активное участие в создании и деятельности этой республики, а в 1918 г. «перешло на сторону Гоцинского» (с. 287-288). При этом время провозглашения Горской республики в главе точно не определено. Называется несколько дат: ноябрь 1917, первые месяцы после Октября, май 1918 г. (с. 270, 280).

Об избрании Н. Гоцинского имамом в главе сказано, что он на несколько дней был избран имамом на I горском съезде в мае 1917 г. Но, поскольку идея создания имамата не была поддержана съездом, он, по словам автора, «смог в итоге объявить себя лишь шейх-уль-исламом, то есть только главой религии» (с. 273). Говорится, что Гоцинского избрали имамом в июле 1917 г. или в конце 1917 г. (с. 272). На самом деле это произошло 2 сентября 1917 г. в селе Анди на проходившем там II съезде горцев, где присутствовали в основном только аварцы Дагестана и чеченцы. Поэтому многие горцы не считали решение съезда законным и не согласились с ним. III горский съезд, собравшийся во Владикавказе 3 октября 1917 г., отменил решение предыдущего и подтвердил решение I об избрании Гоцинского муфтием. В феврале 1918 г. на III съезде народов Дагестана в Темир-Хан-Шуре Узун-Хаджи и Гоцинский решили повторить процедуру избрания последнего имамом. Но под влиянием группы дагестанских социалистов (Д. Коркмасов, М. Дахадаев, М. Хизриев) съезд тут же лишил Гоцинского только что полученного звания, оставив за ним титул муфтия [56]. Н. Гоцинский был четвертым и последним имамом Северного Кавказа, хотя у Яблочкиной есть интересные сведения еще об одном имаме (с. 295), но это утверждение автором не доказано.

«С середины 1918 г. по апрель 1920 г. этот регион (Северный Кавказ. - Е.Ж.) находился под контролем белогвардейских сил», - ошибочно утверждается на с. 271. Армия Деникина вошла в Осетию и Ингушетию в ноябре 1918 г., в мае 1919 г. в Дагестан [57], а ушла с Северного Кавказа не в апреле, а, как уже отмечалось, в марте 1920 г.

Ошибочно указаны в основном тексте книги причины, время образования и расформирования Северокавказского военного округа (с. 242). Автор понимает дело так, что с улучшением политической обстановки округ распускался, а с ухудшением - создавался. На самом деле в марте 1920 г., после разгрома белогвардейцев, вместо расформированного фронта создали (а не расформировали) СКВО. К июлю 1920 г. военная обстановка осложнилась (Врангель высадил десанты в Приазовье и на Кубани), и в августе 1920 г. СКВО был ликвидирован, а его войска вошли в состав Кавказского фронта. В мае 1921 г. СКВО был создан вновь. В сноске на с. 233 события изложены верно. В книге Яблочкиной неточно определена территория СКВО, созданного 30 апреля 1921 г. Образовавшиеся в начале 1921 г. горские автономии не входили в состав СКВО до ноября 1921 г. [58]

Много ошибок допущено автором в написании имен и в географических названиях, упоминаемых в работе. Так, правильно надо писать: А. Шерипов, К. Алиханов, Гибертиев, А. Богатырев, а не Шарипов, Селиханов, Гебюертиев, Богатыров.

Общие выводы из анализа некоторых работ, появившихся в последнее десятилетие и посвященных проблемам повстанчества на Северном Кавказе в 1920-1925 гг., довольно неутешительны. Хотя в печати и появляются отдельные документы по теме, научная их публикация с компетентным, основательным комментированием - дело будущего. Что же касается исследовательских работ, то по ним, как совершенно справедливо заметила Яблочкина, разлилась «широкая волна дилетантизма, ворвавшаяся в историческую науку». В них заметно явное нежелание изучить то, что было известно исторической науке еще в 1920-е гг. С горечью приходится согласиться с выводом академика РАН Н.Н. Покровского о том, что сегодня мы знаем историю Кавказа хуже А.П. Ермолова, хотя прекрасно видим «разительный пример мести истории за многолетнее пренебрежение ею» [59].

По этой теме читайте также:

Примечания: