Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Ложь Тимоти Снайдера

В книге Тимоти Снайдера «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным» Сталин приравнивается к Гитлеру. А партизаны — в том числе и бойцы-евреи — представлены как те, кто лишь провоцировал немецкие преступления.

images

Солдаты, водружающие советский флаг на Рейхстаг, 1945. Фото Евгения Халдея

Когда плохая книга приобретает значение? Когда она касается важной темы, будоражащей и ум, и чувства, как, например, нацизм и Холокост. Или когда её доводы находят отклик, захватывают воображение части читающей публики и в значительной степени сказываются на общественной мысли.

Одной из таких книг стало опубликованное в 1996 году сочинение Даниэля Гольдхагена «Усердные палачи Гитлера: простые немцы и Холокост», где доказывалось, что истинной причиной смерти шести миллионов евреев был не нацизм сам по себе, а идея «исключительности», овладевшая немецким массовым сознанием десятилетиями раньше, уничтожить которую смогла только американизация. Нечего и говорить, настоящая услада для ушей поклонников «незаменимой нации».

Более актуальным примером является книга Тимоти Снайдера под названием «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным» — динамичный рассказ о мучительных страданиях Восточной Европы в 1933–1945 гг. Книга «Кровавые земли» стала бестселлером в США, Германии и Польше, получила многочисленные награды и была переведена на двадцать шесть языков. Ей расточались щедрые славословия. Энн Аппельбаум в «Нью-Йоркском книжном обозрении» назвала эту книгу «смелой и оригинальной», Сэмюэль Мойн в «Нэйшн» — «выдающимся, даже триумфальным достижением», Адам Хохшильд в «Харперс Мэгэзин» описал её как «имеющую огромное значение», а Нил Ашерсон в газете «Гардиан» превознёс Снайдера как «замечательного писателя, равно как и выдающегося исследователя».

В мгновение ока Снайдер оказался вознесён на высшую ступень в сонме мудрецов и получил благодаря «Кровавым землям» желанную должность постоянного сотрудника «Нью-Йоркского книжного обозрения», где он разглагольствует уже не только о Восточной Европе, но и о «Движении чаепития», идеологических деформациях республиканцев и других подобных темах.

Кризис на Украине забросил его ещё выше. С тех пор, как кризис обострился в начале ноября 2013 года, Снайдер, сочетая академический анализ с глубокой симпатией к постсоветским «революциям» 1989–1991 гг., наштамповал больше двух десятков публикаций. В своих статьях, появившихся в «Нью-Йоркском книжном обозрении», «Файнэншл Таймс», «Ди Вельт» и других подобных средствах массовой информации, он безустанно твердил, что дело не в присутствии нескольких ультраправых активистов на баррикадах в Киеве, но в беспрецедентном захвате власти, осуществляемом Путиным в Москве.

По мере развития событий его тон стал достаточно сдержанным, но в целом сохранялся. В апреле, после присоединения Крыма, Снайдер писал, что Путин представляет угрозу не только для Украины, но и для всего европейского сообщества. Как он утверждал, на уме российского лидера две цели:

«...создание зоны свободной торговли между Россией, Украиной, Белоруссией и Казахстаном, а также разрушение Европейского Союза путём поддержки европейских крайне правых. Имперский социальный консерватизм обеспечивает прикрытие для этой чрезвычайно простой задачи. Путинский режим зависит от продаж углеводородов в Европу. Объединённая Европа могла бы вести [независимую] энергетическую политику... [тогда как] Европа раздробленная будет оставаться в зависимости от российских углеводородов. Отдельные национальные государства должны оказаться сговорчивее ЕС».

Цель — ослабить и разделить ЕС так, чтобы тот отдался на милость не только «Газпрома», но и возродившегося российского империализма. Азиатский деспотизм, как пишет Снайдер, пойди Путин по этому пути, установился бы «от Лиссабона до Владивостока». «Раньше политики и интеллектуалы говорили, что у европейского проекта нет альтернативы, — продолжает он, — но теперь она есть: Евразия». В «Нью рипаблик» он заявил:

«Сталин полагал, что союз с Гитлером, другими словами, сотрудничество с европейскими крайне правыми — ключ к разрушению Европы. Он ожидал, что немецко-советский союз мог обратить Германию против её западных соседей и привести к ослаблению или даже уничтожению европейского капитализма. Это не так уж далеко от некоторых нынешних путинских расчетов».

Как Сталин собирался уничтожить Запад в 1939 году, так и Путин решил сделать это спустя семьдесят пять лет. Он работает в тесной связи с людьми наподобие Марин Ле Пен, он хочет подавить либеральный капитализм, он хочет разжечь конфликт в Германии; такие утверждения равносильны призывам к оружию, и на фоне возбуждения по поводу Украины, они захватывают всё более широкие слои общества.

Кульминация наступила в середине мая, когда Леон Визельтир из «Нью Рипаблик» (с 2012 года принадлежащего миллиардеру-основателю Facebook Крису Хьюзу) подрядил Снайдера главным докладчиком на пятидневной конференции, проведённой журналом в Киеве. Конференция под названием «Украина: размышляя вместе» собрала такие светила, как Пол Берман, Тимоти Гартон Эш, Бернар Кушнер и неудержимый Бернар-Анри Леви с докладом о «Карьере Артуро Путина, которой могло и не быть»[1]. Йельский историк всплыл в качестве интеллектуального лидера партии войны.

Методология Снайдера

Всё это требует заново взглянуть на «Кровавые земли». Действительно ли эта книга достойна своих похвал? Как она сочетается с воинственной риторикой, столь обильной этой весной?

Читателя, погружающегося в пятисот-с-лишним-страничную книгу, тут же сражает её тон. Все мы привыкли к рассудительным историческим сочинениям, которые трезво и вдумчиво излагают проблему, однако с самого начала очевидно, что это не стиль Снайдера. Здесь нет анализа, а есть горячечная беллетристика. Автор бомбардирует читателя чрезвычайно провокационными высказываниями и идеями, не выдерживающими критики при внимательном рассмотрении.

Наиболее явный пример являют собой само определение «кровавые земли», которое Снайдер даёт всей пограничной зоне между Россией и Германией — не только Украине, но и Польше, Белоруссии и прибалтийским государствам. Это «интермариум», междуморье Чёрного и Балтийского морей, которое в 1939 г. было разделено пактом Молотова — Риббентропа, в 1941 г. — легко захвачено вермахтом, а в 1943–1945 гг. — взято Красной армией. Согласно подсчётам Снайдера, около 14 миллионов гражданских лиц погибли здесь с начала сталинской коллективизации и до конца Второй мировой войны. Как он пишет:

«Массовое насилие невиданных никогда прежде в истории размеров развернулось в этом регионе. Жертвами в основном стали коренные народы этих земель: евреи, белорусы, украинцы, поляки, русские и прибалты. За двенадцать лет между 1933 и 1945 годами, пока оба — и Гитлер, и Сталин — находились у власти, были убиты четырнадцать миллионов человек. Хотя в течение этого периода их родные края становились полями сражений, все эти люди стали жертвами скорее кровавой политики, чем войны.

Вторая мировая война стала самым смертоносным конфликтом в истории, и около половины солдат, погибших на всех её полях сражений, умерли здесь, в этом самом регионе, на Кровавых землях. Но ни один из четырнадцати миллионов убитых не находился на военной службе. Большую их часть составляли женщины, дети и старики; никто не имел оружия; многих лишили их имущества, в том числе и одежды».

Ужасные цифры, пламенный слог, мутная логика. Снайдер не объясняет, почему именно эта территория заслуживает определения «кровавой», а другие — нет. Югославия потеряла одну восьмую населения, став второй страной по этому показателю во время Второй мировой войны, однако по каким-то причинам она не заслуживает упоминания. Не заслуживает его и Греция, лишившаяся каждого четырнадцатого. Если «Кровавые земли» — «там, где самые смертоносные режимы Европы выполнили самую смертоносную свою работу», почему этих стран нет в списке, а государства вроде Эстонии, пострадавшей намного меньше, оказались в нём?

Отдельный вопрос представляет собой хронология. Периодизация всегда проблематична, но временные рамки Снайдера выглядят особенно произвольными. Почему именно с 1933 по 1945 гг.? Эта приграничная зона была ареной массовой бойни во время Первой мировой войны, а оценки потерь в ходе российской Гражданской войны и голода, значительная часть которых пришлась на Украину, достигают десяти миллионов человек. Так зачем начинать отсчёт с 1933 г., а не с 1914 г. или с 1918 г.?

Ответ лежит в области политики. Период с 1933 по 1945 г. важен не тем, что он был особенно кровав, а тем, что именно в эти годы Гитлер и Сталин одновременно находились у власти. Это позволяет Снайдеру сопоставлять преступления одного тирана с преступлениями другого и демонстрировать, как они будто бы вели друг друга ко всё новым высотам. Ключевым является вопрос об их взаимовлиянии, так как основная идея Снайдера состоит в том, что вместе Гитлер и Сталин совершили больше преступлений, чем могли бы совершить поодиночке. Как он пишет:

«Иногда, как в случае совместной оккупации Польши, нацистский и советский режимы были союзниками. Иногда они имели сходные цели, будучи врагами: так было, когда Сталин решил не помогать повстанцам в Варшаве в 1944 г., позволив немцам, таким образом, убить людей, которые могли в дальнейшем оказать сопротивление коммунистическому правлению. Именно это Фрасуа Фюре назвал “враждебным соучастием”. Часто немцы и Cоветы подталкивали друг друга к эскалациям, которые стоили больше жизней, чем могла стоить политика обоих государств по отдельности».

Итогом явился чудовищный дуэт, в котором Сталин спровоцировал многочисленные преступления Гитлера, а Гитлер — Сталина.

«Предоставив Советскому Союзу половину Польши, — пишет Снайдер, — Гитлер хотел дать сталинскому террору возобновиться внутри этой страны. Благодаря Сталину Гитлер смог применить в Польше свою политику массовых убийств».

Он утверждает, что ГУЛАГ стал вдохновителем Освенцима, который работал как «гигантский трудовой лагерь по модели, очень близкой к советской», и добавляет, что, обрекая советских военнопленных на массовый голод, нацисты «копировали и усиливали политику советского ГУЛАГа». Таким образом, миллионы советских военнопленных погибли «в результате взаимовлияния двух систем».

images

Белорусские партизаны, 1942

Еврейские погромы, произошедшие непосредственно после гитлеровского вторжения в Советский союз 22 июня 1941 г., также были продуктом советско-нацистского взаимного влияния, так как они

«имели место там, куда Советы пришли недавно, и где советская власть была установлена незадолго до этого, где в предыдущие месяцы советские органы принуждения организовывали аресты, казни и депортации. Они были совместным производством, нацистским изданием советского текста».

Миллионы погибших были «жертвами, так или иначе, обеих систем».

Итак, нацистский и советский режимы составили единую огромную машину убийства. Но как это слияние произошло и как оно работало? Снайдер нигде не говорит об этом. «Главной чертой и национал-социализма, и сталинизма,— заявляет он, — была способность лишать определённые социальные группы права считаться людьми». Немного далее он добавляет:

«Во-первых, правильное сопоставление нацистской Германии и сталинистского Советского Союза должно не только объяснить преступления, но также и избавить человечество от всяких сомнений на их счёт, в том числе относительно жертв, преступников, наблюдателей и лидеров. Во-вторых, правильное сопоставление должно начинаться с жизни, а не со смерти. Смерть — это не решение, а только предмет. Она должна быть причиной беспокойства и никогда — удовлетворения. Прежде всего, она не должна подпитывать риторические красоты, ведущие историю к заданному концу.

Раз жизнь придаёт значение смерти, а не наоборот, вопрос: “Какие политические, интеллектуальные, литературные или психологические итоги могут быть выведены из факта массового убийства?” — не имеет значения. Итогом является фальшивая гармония, песня сирен, замаскированная под лебединую».

Необходимо объяснение, но его нет. Именно тогда, когда читатель ждёт ответа, он теряется в словесном тумане, в котором смерть — не решение, а только предмет, источник беспокойства, а не удовлетворения и так далее.

Этот мрак позволяет избежать вопроса о причинно-следственной связи, окутывая его своеобразной риторической дымовой завесой. И, таким образом, Снайдер может писать о Гитлере и Сталине, которые были готовы перегрызть друг другу глотки, что они соучаствовали в преступлениях один другого, не останавливаясь на том, как такое могло быть возможно. Цель его в том, чтобы внушить идею равенства двух режимов в моральном плане, в то же время избегая открытого присоединения к ещё более омерзительным выводам из концепции их морального равенства, появившимся во время знаменитого «спора историков» в 1980-е гг.

Этот «спор историков» вспыхнул в Германии, когда правый историк Эрнст Нольте заявил, что военные преступления Гитлера должны рассматриваться не как беспрецедентные деяния, а как ответ на бесчинства большевиков. Разве нацисты сами изобрели массовые убийства? Разве, как пишет он во «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг», они не

«совершили, “азиатский” поступок, возможно, только потому, что они и их народ полагали себя потенциальными жертвами такого же деяния? Разве “Архипелаг ГУЛАГ” не предшествовал Освенциму? Разве не большевистское уничтожение целого класса логически и фактически предварило “расовые убийства” национал-социализма?»

Или, как заметил в дополнении соредактор «Цайтунг» Иоахим Фест, Гитлер «был готов, как он сказал, “отвечать десятикратно на каждый акт марксистского террора”» Каким бы чрезмерным ни был ответ нацистов, главную ответственность несёт Ленин, потому что он стал одним из тех, кто породил концепцию массового возмездия целой социальной категории. Поскольку евреи были представлены в советском репрессивном аппарате непропорционально — Снайдер сообщает нам, что в конце 1930-х гг. около «сорока процентов высших офицеров НКВД в паспортах были указаны как евреи, равно как и более половины генералов НКВД», — вывод таков, что левые евреи играли ведущую роль в развитии практик, которые затем принесли им гибель в руках ультраправых.

Такое утверждение взрывоопасно независимо от того, кто его делает, но особенно опасным оно стало в устах немецкого историка. Вот почему спор закончился тем, что Нольте красиво дали по рукам[2], и вот почему Снайдер сегодня осторожно пытается избежать той же ловушки. Вот почему вместо того, чтобы объяснять, как один режим подготовил преступления другого, он ограничивается проведением между ними бесчисленных параллелей такого рода:

«После того, как коллективизация принесла сопротивление и голод на Советскую Украину, Сталин обвинил в этом кулаков, украинцев и поляков. После того, как вермахт остановился под Москвой, а американцы вступили во Вторую мировую войну, Гитлер обвинил во всём евреев. Подобно тому, как вина за торможение строительства советской системы была возложена на кулаков, украинцев и поляков, евреи были обвинены в препятствовании её уничтожению».

Сталин нападал на кулаков, Гитлер — на евреев, но как первый способствовал второму — Снайдер объяснить решительно отказывается.

Кроме того, «Кровавые земли» построены так, чтобы убедить публику не только в наличии такой причинно-следственной связи, но и в том, что зачинщиком явился именно Сталин, что утверждали Нольте и Фест. Жесткой коллективизацией, показательными процессами и массовыми казнями он начал всё это. В главе о приходе нацистов к власти Снайдер описывает, как вызванный политическими причинами голод на Украине послужил Гитлеру орудием для того, чтобы избавиться от марксистов вообще, вне зависимости от их позиции относительно сталинизма: «В одном слове (“марксисты”) Гитлер объединил массовые смерти в Советском Союзе и немецких социал-демократов, оплот Веймарской республики». Борьба с кулаками подобным же образом проложила путь к антиеврейским бойкотам: «Как и коллективизация, бойкоты показали, какая часть общества сильнее всего пострадает в грядущих социальных и экономических трансформациях: но не крестьяне, как в СССР, а евреи». Уничтожение Эрнста Рёма и его последователей в «Ночь длинных ножей» каким-то образом привело к усилению репрессий в России, последовавших за убийством ленинградского партийного секретаря Сергея Кирова, которые, в свою очередь, вызвали интенсивные аресты гомосексуалистов, бродяг, алкоголиков, свидетелей Иеговы и прочих «асоциальных элементов» в Германии.

«Как и советский НКВД, — замечает автор “Кровавых земель”, — немецкая полиция осуществляла организованные поквартальные облавы в 1937 и 1938 гг., стремясь выполнить план по определённым группам населения. В своём страстном желании доказать лояльность и впечатлить руководителей она тоже часто перевыполняла такие планы».

«Как коллективизация», «как советский НКВД» — Снайдер занудно твердит такие сравнения, явно пытаясь представить два этих феномена одинаковыми по существу. Он будто хочет сказать, что, раз кит имеет плавники и живёт в воде, то едва ли читателя можно осудить за уверенность в том, что кит — рыба.

Истоки антисемитизма

Как заметил историк Томас Кюне, Снайдер без стеснения пишет в русле традиции «жизнь замечательных людей». В его подаче Гитлер и Сталин представляются колоссами, которые никогда не приходят в замешательство, не ошибаются и всегда точно знают, что делают. Так, Гитлер «намеревался использовать Советский Союз для решения своей британской проблемы», он «знал» об экономическом значении Украины и т. д., в то время как Сталин «умышленно» устраивал голод на Украине, «решил убить миллионы людей» и участвовал в «хорошо продуманном массовом убийстве».

Конечно, Снайдер допускает, что Сталин мог ошибиться в своём доверии обещаниям Гитлера о мире в 1941 г. Но всё-таки он изображается тактическим гением. Как пишет Снайдер, Сталин воспользовался «государственным насилием в нацистской Германии» для того, чтобы поднять престиж Советского Союза; усиление фашизма он использовал для отвлечения внимания от собственных преступлений, а в августе 1939 г. искусно применил новый пакт о ненападении с Германией для того, чтобы сдержать продвижение Японии на Дальнем Востоке.

Снайдер, раздувая образ двух супертиранов, недооценивает общественные силы, стоявшие за ними, и оправдывает других политических деятелей. Если ответственны только Гитлер и Сталин, то остальные — нет; насилие представляется не как нечто, возникшее на самой территории, но как привнесённое извне. «В Восточной Европе, — пишет Снайдер, — сложно найти примеры политического коллаборационизма с немцами, не вызванного последствиями советского правления». Другими словами, если поляки, прибалты и украинцы сразу же после немецкого вторжения оказались вовлечены в еврейские погромы, вина лежит не на них, а на коммунистах.

Однако любой, кто хотя бы отдалённо знаком с историей Восточной Европы, знает о богатой истории антисемитизма в этом регионе. Снайдер симпатизирует «главному сопернику» Юзефа Пилсудского, польскому националисту Роману Дмовскому, отстоявшему независимость Польши на послевоенном Версальском конгрессе, — но при этом забывает упомянуть о его лютом антисемитизме и отметить время его возникновения. «Если бы всё общество поддалось [еврейскому] влиянию, мы бы попросту утратили способность к общественной жизни», — писал Дмовский в 1913 г.: это явное свидетельство того, что польский антисемитизм не следовал по пятам за большевистской революцией четырьмя годами позднее.

images

В действительности, в Польше с начала 1920-х гг. антисемитизм был куда сильнее, нежели в Германии, и он лишь усиливался в течение всего межвоенного периода; другими словами, он существовал до пакта о ненападении, а не возник сразу после. К примеру, если нацисты были разочарованы равнодушной реакцией общества на «Хрустальную ночь» в ноябре 1938 г., то Польша пережила серьёзные вспышки насилия против евреев в девяноста семи городах в течение только 1935–1937 гг. Польский антисемитизм определённо жил своей жизнью.

Снайдер пытается обелить «приграничье» и другими способами. Он пишет, что «антисемиты в Армии Крайовой составляли меньшинство», а о польских крестьянах, созерцающих проходящие составы с депортированными евреями, говорит, будто «жест, когда палец проводится по горлу, вспоминавшийся немногочисленными выжившими евреями с омерзением, должен был сообщить евреям, что их отправляют на смерть — хотя совершенно не обязательно поляки желали им этого»; поразительное суждение, которое он и не пытается доказать.

В действительности, как было хорошо известно в Лондоне правительству в изгнании, общество оккупированной Польши разъедалось изнутри. В декабре 1939 г. представитель подпольной Армии Крайовой информировал Лондон, что

«евреи в советской зоне оккупации столь яростно преследуют поляков и всё, связанное с польским духом…, что при первой возможности все местные поляки, начиная со стариков и закачивая женщинами и детьми, устроят такую ужасную месть евреям, какую и не представить антисемиту».

В восточных лесах и болотах члены фашистской организации «Национальные вооружённые силы» (НВС) нападали на русских и поляков не меньше, чем на немцев, а Армия Крайова, включившая НВС в свой состав в 1943 г., объявила войну «еврейским лесным бандам, обкрадывающим и грабящим крестьян». Имелись в виду выискивающие прокорм еврейские беженцы. В одном из случаев Армия Крайова напала на взвод еврейского отряда «Партизаны Бельских», возвращающийся из реквизиционной экспедиции, убив всех, кроме одного.

Нападала Армия Крайова и на белорусов, убив около 1200 человек в городе Лида и его окрестностях; также она развязала полномасштабную гражданскую войну с литовскими партизанами-националистами в районах Вильнюса и Новогрудка в 1943–1944 гг. Ничего этого нет в «Кровавых землях», главный интерес автора которых — представить Армию как жертву Советов. Снайдер крайне яростно защищает Армию Крайову от обвинений в том, что она ничего не сделала для помощи восстанию в Варшавском гетто 19 апреля — 16 мая 1943 г. Но используемая им логика настолько ошеломляет, что этот отрывок заслуживает цитирования от и до:

«Стратегические установки командования варшавской Армии Крайовой запрещали вооружение евреев вообще. Хотя Армия Крайова и готовилась к партизанской войне, её руководство опасалось, что восстание в гетто может спровоцировать всеобщий мятеж в городе, который немцы смогут подавить. Армия Крайова не была готова к такой схватке в конце 1942 г. Командование Армии Крайовой рассматривало преждевременное восстание как коммунистическую провокацию, которую необходимо было избежать. Они знали, что Советы, а значит и польские коммунисты, побуждали местное население немедленно взяться за оружие против немцев.

Советы хотели спровоцировать партизанскую войну в Польше для того, чтобы ослабить немцев — но также и для того, чтобы предупредить любое польское сопротивление своему грядущему правлению. Задачи Красной Армии облегчились бы, если бы в ходе партизанской войны были уничтожены немецкие войска, а задачи НКВД — если бы в ходе противостояния немцам были уничтожены польские элиты. Еврейская боевая организация включала коммунистов, следовавших советской линии и полагавших, что Польша должна была подчиниться Советскому Союзу. Командование Армии Крайовой не могло забыть, что Вторая мировая война началась с совместного вторжения немцев и Советов в Польшу. Восточная часть Польши половину войны провела в составе Советского Союза. Советы хотели вернуть Восточную Польшу, а может быть, и больше.

С точки зрения Армии Крайовой советская власть была немногим лучше нацистской. Её целью была независимость. Вряд ли какие-то обстоятельства могли заставить организацию, выступающую за польскую независимость, вооружить коммунистов внутри Польши. Несмотря на подобного рода сомнения, Армия Крайова предоставила Еврейской боевой организации несколько пистолетов в декабре 1942 г.»

Таким образом, борцы Варшавского гетто пытались завести Армию Крайову (АК) в подстроенную Советами ловушку, начав преждевременное восстание. Это не что иное, как повторение старой линии АК о том, что евреи являются национальными врагами поляков, и их истребление не должно тревожить последних. Как заявил «Антик» (антикоммунистическое пропагандистское бюро АК) весной 1942 г., когда нацисты каждый день сгоняли 5000–6000 варшавских евреев и отправляли их в Треблинку:

«Нравится нам это или нет, коммунизм нападает. Уничтожение немцами евреев в Европе, которое станет конечным результатом немецко-еврейской войны, представляется, с нашей точки зрения, несомненно благоприятным исходом, так как оно ослабит взрывную мощь коммунизма к моменту немецкого поражения или раньше. Давайте не будем питать иллюзий. Ликвидация евреев не равносильна ликвидации коммунизма, за которым стоит Коминтерн и с помощью которого евреи хотят отомстить нам».

Как замечает Снайдер, под давлением из Лондона генерал Стефан Ровецкий, командующий Армии Крайовой, согласился снабдить Варшавское гетто несколькими пистолетами. Но вражда не ослабла. Ровецкий сказал премьер-министру в изгнании Владиславу Сикорскому:

«Сейчас, когда уже слишком поздно, евреи из многочисленных мелких коммунистических группировок обратились к нам за оружием, как будто у нас его полные склады. Для пробы я дал им несколько пистолетов. Я не знаю точно, как они их используют. Больше я им оружия не дам, так как, как Вы знаете, мы сами его не имеем. Я ожидаю поставок. Дайте мне знать, какими каналами связи располагают наши евреи в Лондоне».

В действительности АК располагала, по её выражению, полными складами оружия, которое было спрятано на территории Варшавы после взятия города немцами тремя годами ранее: 135 пулемётов с 16 900 патронами, 190 лёгких пулемётов с 54 000 патронов, 6045 винтовок с 794 000 патронов, 1070 пистолетов и револьверов с 8708 патронами, 7561 граната, 7 малых противотанковых ружей с 2147 патронами и т. д. Не всё вооружение было исправно, но ВВС Великобритании дали возможность АК пополнить запасы путём воздушных поставок. Тем не менее, восставшим Армия Крайова посчитала целесообразным передать только несколько большей частью неисправных единиц лёгкого стрелкового вооружения.

«Передача вооружения без боеприпасов создаёт впечатление циничной игры нашей судьбой и подтверждает предположение, что яд антисемитизма продолжает отравлять польские правящие круги», — написал в марте командованию АК Мордехай Анелевич, молодой радикал, возглавляющий силы гетто. Но АК была непоколебима. Единственным настоящий союзником левых вне стен гетто была Польская рабочая партия, взявшая имя Коммунистической после того, как Сталин разрешил ей это в 1942 г.; несмотря на то, что самой ей катастрофически не хватало оружия, она героически делала всё для того, чтобы поддержать борцов гетто всеми доступными способами. Хотя Снайдер и полагает, что бойцы гетто следовали советским указаниям при поднятии восстания, в действительности они были зажаты в угол и просто не имели другого выхода.

Вследствие массовых облав, сокративших население гетто к началу 1943 г. с более чем полумиллиона до шестидесяти тысяч человек, выжившие слишком хорошо понимали, что «каждый из нас носит свой смертный приговор в кармане», как пишет историк Имануил Рингельблюм. У них не было другого выбора, кроме как сражаться любыми средствами, которые у них имелись. Из-за бойкота АК — который Снайдер, во что довольно трудно поверить, защищает — их оружие состояло в основном из ножей, топоров, ломов, дубинок и самодельной взрывчатки.

Партизаны

Дочитала ли Энн Аппельбаум из «Нью-Йоркского книжного обозрения» досюда, или она была настолько очарована антисоветской направленностью «Кровавых земель», что решила тотчас же превознести их до небес? Как получилось, что Леону Визельтиру из «Нью Рипаблик», обыкновенно столь искусному в разоблачении малейших вкраплений антисемитизма у своих врагов, не удалось заметить такой откровенный антисемитский выпад со стороны своего недавнего друга?

Снайдер использует ту же странную логику для нападок на советских партизан, война которых против вермахта начиная с 1942 г. становилась всё более и более эффективной. В сложных обстоятельствах Холодной войны западные историки весьма осторожно отмеряли похвалы этим боевым единицам в сравнении, скажем, с французскими «маки» и итальянскими «партиджани». К примеру, в очень авторитетном труде 1975 г. «Война против евреев» Люси Давидович говорит о евреях, бежавших в советские партизанские отряды, так: «Первым делом партизан, еврей или гой, если он сумел прожить достаточно долго, понимал, что для защиты Советского Союза не слишком высока цена любой человеческой жизни». Кажется, будто Советы были заинтересованы не в спасении жизней людей, а только в увеличении собственного влияния.

Но автор «Кровавых земель» идёт дальше. Как бы ни была презрительна Давидович к советскому высшему командованию, она по крайней мере признаёт, что «присоединение к партизанам предлагало евреям из гетто, кроме возможности бороться с немцами шанс выжить в условиях личной независимости». Снайдер ничего из этого не признаёт. Он полностью порицает партизан.

«Партизанская война, — пишет он, — была (и остаётся) незаконной, так как она подрывает договор об обмундированных правительственных армиях, направляющих насилие армий друг против друга, а не против окружающего населения».

Следовательно, результатом партизанской войны стало усугубление положения в Белоруссии и других областях, так как местные жители подверглись «ещё большему как немецкому, так и советскому насилию». В «Кровавых землях» он добавляет:

«Когда советские партизаны взрывали поезда, они лишь гарантировали уничтожение окружающего населения. Когда советские партизаны закладывали мины, они знали, что некоторые из них взорвутся под советскими гражданами. Немцы разминировали поля, заставляя местных жителей, белорусов и евреев, идти по ним рука об руку.

В целом такие человеческие жертвы мало волновали советское руководство. Гибнущие люди находились под немецкой оккупацией, а потому были подозрительны и стоили ещё меньше, чем средний советский гражданин. Ответные меры немцев также приводили к увеличению количества партизан, так как выжившие часто теряли дома, средства к существованию и семьи».

Если с точки зрения морали нацисты и Советы были неразличимы, то и действия их должны быть таковыми. Евреи, которые бежали, чтобы присоединиться к партизанами, делали это, по Снайдеру, «ценой падения в пропасть массового насилия». Они «служили советскому режиму и проводили советскую политику расправы над гражданскими лицами», — определение это очень сходно с описанием Армией Крайовой евреев как национальных врагов поляков.

Как и в случае с жителями Варшавского гетто, можно только спрашивать себя, чего же другого ждал Снайдер от евреев. Семью Фэй Шульман, девятнадцатилетней девушки, жившей в маленьком городке в восточной Польше, вермахт уничтожил вместе с прочим еврейским населением в августе 1941 г. Ей на время сохранили жизнь из-за её профессии фотографа, и при первой возможности она сбежала с партизанами и была принята в их ряды, за что всегда благодарила их:

«Бой закончился, партизаны возвращались на свои базы, и я, живая, вместе с ними. Это казалось сном. Я была принята к советским партизанам! Я не знала, что меня теперь ждало, какую жизнь мне предстояло вести. Но я знала, что мне очень повезло. Теперь я была партизанкой и больше не боялась нацистов. Я сорвала жёлтую звезду Давида. Мы ушли в леса».

«Я решила участвовать в боевых операциях, чтобы сражаться за мой народ, за достоинство и честь евреев, ради уничтожения нацистской машины убийства», — добавила Шульман в своих мемуарах. Делает ли это её преступницей? Что должен был делать пленённый советский солдат, если он мог бежать из лагеря для военнопленных, в котором из-за перенаселённости, плохого обращения, голода и ужасных санитарных условий уровень смертности достигал двух процентов в день? Если он оказывался достаточно удачлив, чтобы бежать в лес, единственной его надеждой было объединить силы с другими беглецами, достать оружие и бороться за выживание.

То же касается и жертв рабского труда. Как признаёт Снайдер, в 1943 г. нацистские отряды прочёсывали Белоруссию, убивая женщин и детей и отсылая мужчин в Германию для рабского труда. Что могли делать эти люди, кроме как сопротивляться всеми доступными средствами? Непонятно, как можно прокомментировать жалобы Снайдера на то, что партизанские действия противоречат законам войны, если бойцы поднимали оружие против военной машины, втянутой в преступления беспрецедентного масштаба, уничтожающей евреев и коммунистов и жестоко обращающейся с остальным населением. Но, раз Советы оказались соучастниками нацистской агрессии, сопротивление становится не менее преступным, чем само вторжение. Раз Советы «позволили Гитлеру начать войну» в 1939 г., пишет Снайдер, у них не было права жаловаться, когда тот в 1941 г. обратил оружие против них.

Автор «Кровавых земель» не упускает случая забросать партизан обвинениями в убийствах евреев, краже их оружия и запугивании гражданских. «Хотя партизаны и спасли около тридцати тысяч евреев, неясно, предотвратили или спровоцировали их действия убийство ещё большего количества евреев», — пишет Снайдер. Как он утверждает, сексуальное насилие среди партизан было широко распространено: «Обычной формой обращения к девушкам и женщинам было “шлюха”, и обыкновенно у женщин не было другого выхода, кроме как искать покровителя». Но Фэй Шульман вспоминает всё совсем не так:

«В нашем отряде половые различия не были важной темой. Мы не рассуждали в категориях мужчин и женщин, юношей и девушек. Мы обращались друг с другом как с равными. Для женщин не было особенных привилегий; все мы были партизанами и знали, что смерть не пощадит никого. Естественно, никакого различия между мужчинами и женщинами в бою не было. Все наши мысли были о поражении врага».

Безусловно, моральный уровень партизанских отрядов был разным, особенно в первые дни, когда леса наполнились плохо организованными группами отбившихся солдат и беженцев. Когда немецкие силы растянулись настолько, что каждая охранная дивизия была ответственна за патрулирование территории, превышающей площадь Бельгии, итогом блицкрига стало возникновение невероятного вакуума власти, который ринулись заполнять вооружённые силы всех видов: бандиты, националисты, коммунисты и так далее. Дисциплина была слаба, и бойцы, «экспроприировавшие» еду, иногда не могли удержаться также и от драгоценностей, часов и мехов. Это не было чем-то особенным для Восточной Европы: греческих партизан также обвиняли в кражах и изнасилованиях селянок.

Руки советского командования были связаны распространяющимся духом партизанщины, которая могла означать как свободу и самодостаточность, так и лень, пьянство и бандитизм. Евреи, бегущие в леса, могли лишь приветствовать попытки установить определённую дисциплину и контроль, так как это знаменовало для них разницу между расстрелом на месте группой мародёров и попаданием под защиту дисциплинированных боевых сил.

Партизанское движение, вопреки тому, что оно описано Снайдером как аппарат угнетения и подавления, нацеленный на то, чтобы сделать жизнь крестьянства ещё хуже, быстро эволюционировало. Переломный момент наступил в сентябре 1942 г., когда Народный комиссариат обороны (НКО) выпустил свой знаменитый приказ № 189, в котором заявлялось, что «партизанское движение разворачивается всё шире и глубже... партизанская борьба охватила широчайшие массы советского народа на оккупированной территории»[3].

Для евреев это стало своеобразной Великой хартией, так как означало, по крайней мере внешне, что теперь место в движении наряду с русскими, украинцами и другими славянами уготовано и им. В соответствии с этим приказом белорусский комиссар информировал партизан, что от них как от советских граждан ожидается, что они будут подчиняться советским законам и удержатся от проявлений антисемитизма. Когда один русский командир сказал Тувье Бельскому, главе «партизан Бельских», что евреи — простые грабители, указ НКО № 189 позволил тому ответить:

«Я командир советской партизанской группы, названной в честь маршала Жукова. Мы не грабители. Если Вы действительно советский командир, Вы должны знать, что в интересах нашей Родины бороться против немецкого врага вместе. Наша Родина не делает разницы между евреями и неевреями, она отделяет только законопослушных, дисциплинированных граждан от вредоносных, деструктивных групп».

Другой рубеж был преодолён в мае 1943 г., когда партизаны оставили старую тактику выжженной земли в пользу тактики, основанной на защите крестьянских владений. Вместо того, чтобы сжигать посевы, не давая им попасть в руки немцев, партизаны теперь помогали крестьянам защищаться от немецких отрядов. Теперь партизаны должны были брать под своё крыло женщин, детей и стариков там, где прежде не желали этого делать, потому что эти люди могли их только обременить. Когда один партизан пожаловался: «Мы здесь для того, чтобы воевать против гансов, а не нянчиться с детьми», — его командир ответил:

«Только подонок может говорить такое. Мне стыдно за тебя! По-моему, ты не понимаешь, что такое партизанский долг. Наша главная задача — защита людей, преследуемых фашистами. Сражаться с врагом — значит спасать жизни».

Когда 5-я ленинградская партизанская бригада в конце 1943 г. оказалась в тяжёлом положении, бригадный командир решил защищать местное население, а не сменить место дислокации, что подсказывала обычная партизанская тактика. Один командир описал это решение как

«вопрос принципа: какое впечатление могло это произвести на население? Поэтому мы решили сражаться, и сражаться так, чтобы превратить каждую деревню в оплот партизанской борьбы, оставляя её только в том случае, если находиться там становилось более невозможно».

images

Советские партизаны на Украине, 1943

Фэй Шульман искренне отзывалась об изъянах, на которых с такой любовью останавливается Снайдер. В своих воспоминаниях она рассказывает о воровстве и пьянстве, о партизанском командире, который чуть не убил её, когда она не приняла его предложение, о едва ли не повсеместном подспудном антисемитизме.

«Так как я была еврейкой, то для того, чтобы ко мне достойно относились, мне приходилось работать вдвое больше, чем нееврейке, — пишет она. — Когда я работала днями и ночами, мне говорили: “Ты не похожа на еврейскую девушку. Ты почти как русская”. Это считалось комплиментом».

Но она всегда отвечала: «“Да, но я еврейка”. Моя работа сиделкой, фотографом и, прежде всего, солдатом, была весомым поводом для того, чтобы держать голову высоко и гордиться собой и своим происхождением».

Конечно, позорно, что Шульман рассматривалась прежде всего с этой стороны. Но ясно и чётко сквозь все её воспоминания проходит безграничная гордость за своё новое призвание и страстная преданность делу, полностью отсутствующие в описании Снайдера:

«Все мы принадлежали к одной бригаде. Мы научились жить вместе, есть вместе, сражаться вместе и выживать вместе. Также нам надо было уживаться друг с другом. Иногда трудно было прожить один день, не говоря уже о годах. Между большинством из нас царили крепкая дружба, сотрудничество, преданность и готовность помочь друг другу.

В лесу отношения налаживались между абсолютно разными людьми. Холод, голод и напряжение делали незнакомцев одной семьёй. Мы были ещё и товарищами по оружию, и все сталкивались с одними и теми же вопросами жизни и смерти. Наши жизни были связаны воедино окружающей опасностью, в которой мы постоянно жили. При этом особая связь существовала между теми из нас, кто пережил одни и те же ужасы под властью нацистов».

«Иногда этот прошлый мир кажется мне намного более реальным, чем настоящий, — добавила она годы спустя. — Я горжусь моим прошлым и теми, кто, как я, смогли устоять перед врагом. То, что вообще были восстания и сопротивление, что двадцать тысяч или более восточноевропейских евреев сражались как партизаны, достигли вершины мужества в истории всего еврейского народа, — не должно быть забыто».

Сложно спорить с такими чувствами, но, согласно концепции Снайдера, Шульман всего лишь способствовала развитию порочного круга «противоестественно согласованных усилий Гитлера и Сталина, каждый из которых игнорировал законы войны и усугублял конфликт за линией фронта». Шульман полагала, что сражается, чтобы сделать мир лучше, но, по Снайдеру, на самом деле она делала его только хуже.

Не имеет значения, что партизаны в контролируемом нацистами приграничье были единственной многонациональной, а значит, единственной способной к установлению хоть какой-то организации в устроенном немецким вторжением всеобщем хаосе силой. Снайдер пребывает вне себя от негодования из-за подавления Советским Союзом Армии Крайовой, Шульман в воспоминаниях описывает пейзаж в стиле Гоббса[4], в котором «еврейские партизаны вынуждены сражаться с множеством спонсируемых нацистами местных крайне антисемитских бандитских групп, везде ищущих евреев,» — не только с «аковцами» (то есть членами АК), но и с бандеровцами (последователями украинского националиста Степана Бандеры), бульбовцами (сторонниками мятежного украинского командира Тараса Боровца-Бульбы) и власовцами (подчинёнными советского генерала-изменника Андрея Власова).

Сталинская национальная политика с её массовыми переселениями и великорусским шовинизмом была кошмаром, который после войны мог только усилиться. Но она хотя бы в чём-то была орудием социалистического интернационализма, тогда как польские националисты, которых превозносит Снайдер, со своими взаимными бойнями и мелочной ненавистью явно находились в тупике.

Нольте возрождённый

Снайдера можно назвать духовным сыном Нольте. Несмотря на всю путаницу «Кровавых земель» её автор в целом соглашается с тем, что преступления Сталина не только предшествовали преступлениям Гитлера, но и некоторым образом явились их причиной. В то время как правый немецкий историк Андреас Хильгрубер хвалил вермахт за то, что тот сдерживал красные орды даже ценой существования лагерей смерти, Снайдер защищает АК за сопротивление советским попыткам устроить вооружённое восстание, даже если это означало безучастное созерцание уничтожения Варшавского гетто.

Он пытается оправдать местных погромщиков, изображая их исполнителями немецких приказов:

«В результате подготовленного коллаборационистского движения и местной поддержки немецкие убийцы получили всю необходимую помощь в Литве... В следующие недели и месяцы немцы свозили литовцев на полигоны смерти вокруг Каунаса. 4 июля 1941 г. литовские подразделения убивали евреев под немецким надзором и по их приказу».

Но вместо того, чтобы действовать как вспомогательная сила, литовские правые начали вырезать евреев до прибытия вермахта с такой жестокостью, которую даже немецкие офицеры сочли шокирующей.

В Каунасе, например, 25-го июня 1941 г. литовский фашист Альгирдас Климайтис начал погром, в котором были убиты 1500 евреев, уничтожены несколько синагог и около шестидесяти домов — сожжены дотла. Один немецкий штабной офицер счёл это наиболее отвратительной сценой, которую он когда-либо видел, а фельдмаршал Риттер фон Лееб был вынужден заявить официальный протест. Во Львове, сообщает Снайдер, 1 июля 1941 г. «айнзацгруппа С и местное ополчение организовали погром, длившийся в течение нескольких дней». Но айнзацгруппа С не организовывала погром. Хотя нацисты определённо дали своё согласие, организаторами выступили местные бандеровцы, которые взяли на себя управление им от и до. По одному недавнему сообщению:

Организация украинских националистов под руководством Степана Бандеры стала движущим ядром погрома. 30 июня 1941 г. они установили во Львове кратковременное правительство во главе с яростными антисемитами. Одновременно они обклеили город листовками, призывающими к этническим чисткам. ОУН также создала ополчение, принявшее на себя главную роль в погроме. Ополченцы шли в еврейском районе от квартиры к квартире, арестовывая евреев.

Автор «Кровавых земель» не упоминает Едвабне, предмет известного доклада Яна Гросса 2001 г., где в июле 1941 г. местные поляки убили около 1500 евреев, загнав их в амбар, который впоследствии был сожжён. В тот день в Едвабне немцы если и были, то в очень малом количестве, и доклад Гросса показывает, что жители села действовали полностью по своему усмотрению.

«В десятилетия, последовавшие после окончания эры массовых убийств в Европе, — пишет Снайдер, — ответственность во многом была возложена на “коллаборационистов”». Но, добавляет он, «почти никто из этих людей не сотрудничал с оккупантами, и только малая их часть имела сколько-нибудь различимые политические мотивы». Однако погромщики из Едвабне имели совершенно определённые политические взгляды, так как они заставили своих жертв повалить статую Ленина, а затем маршировать и петь: «Эта война из-за нас, эта война ради нас». Так как Снайдер полагает нацистов и Советы неразличимыми с моральной точки зрения, он хочет, чтобы мы поверили, будто идеология была вторична. Но для той части Европы, где партизанские отряды назывались «Смерть фашизму» или «Смерть немецким оккупантам», утверждать это так же глупо, как пытаться доказать, будто религия была вторична в Тридцатилетней войне.

images

Боевая подготовка советского партизанского отряда с командиром-евреем, 1942

Автор «Кровавых земель» настолько враждебен по отношению к антинацистскому сопротивлению, что даже умудряется сказать нечто недоброжелательное по отношению к Гершелю Гриншпану, отчаянному семнадцатилетнему польско-еврейскому беженцу, убийство которым немецкого дипломата в Париже в 1938 г. дало нацистам повод начать антисемитские погромы, известные как «Хрустальная ночь». Поступок Гриншпана, пишет Снайдер, был «неудачен сам по себе и неудачен по выбранному времени», так как он «был совершён 7 ноября, в годовщину большевистской революции». Но смысл подобной нумерологии не рассмотрен, как и вопрос о том, почему поступок Гриншпана должен рассматриваться как неудачный, а не героический.

Политика реставрации

Если Эрнст Нольте устроил скандал в Германии 1980-х гг., то почему куда более радикальные заявления Снайдера не были встречены ничем кроме аплодисментов? В чем причина перемен?

На ум приходит большое количество причин, и все они так или иначе коренятся в грандиозных событиях, пронёсшихся по Восточной Европе и России около двадцати пяти лет назад. «Спор историков» в каком-то смысле был последним случаем атаки академических левых, последней их попыткой противостоять правому повороту, который начался с приходом к власти Тэтчер, Рейгана и Гельмута Коля. Массовые восстания 1989–1991 гг., эти громадные толпы и призывы к политическим переменам выглядели как революции, но, в противоположность им, были не попыткой протолкнуть общество вперёд по классическому образцу 1789 г. или 1917 г., но намерением вернуться в некий безмятежный досоветский период. Как заметил такой авторитет, как Адам Михник, «революции подпитываются обещаниями Больших Перемен; реставрация обещает возвращение “старых добрых дней”».

Но каких конкретно «старых добрых дней»? 1920-х — годов инфляции, экономической нестабильности и белого террора, особенно в Польше и Венгрии? 1930-х с их усугубляющейся экономической катастрофой и дальнейшим креном вправо? Различные движения за независимость 1970–1980 гг. начинались с пёстрой смеси религии, либерализма и рыночной экономики: часть от Иоанна Павла II, часть от скандинавской социал-демократии, часть от Милтона Фридмана. Но они привели к жёсткой экономической встряске, непрочному восстановлению, вызванному увеличением спроса в годы президентства Буша-младшего, а затем — к свирепой рецессии после кризиса 2008 г.; модель развития чрезвычайно походит на межвоенную.

Во время краха всё более напористо заявляли о себе прежние политические силы. Венгерский писатель Имре Кёртес сознался в том, что был среди «наивных и доверчивых», считавших, что трансформация приведёт их в эру демократии и прогресса, но вместо этого проследовавших «от одного сюрприза к другому: ложь, ненависть, расизм, глупость прорывались наружу повсюду вокруг меня, будто нарыв, гноившийся сорок лет, внезапно пронзили скальпелем». По данным опроса, проведённого в Венгрии в феврале 2009 г., антисемитизм стал обыкновенным явлением, и две трети взрослых респондентов соглашались с тем, что евреи обладают слишком большой властью в деловом мире; антицыганские предрассудки распространялись с не меньшим успехом.

В Польше диссидент Михник, инициатор восстановления отношений с церковью, извинялся за ошибки, допущенные перед «освобождением»: за непонимание ужасов, которые повлекла за собой капиталистическая реставрация, за недооценку отсталости церкви и распространённости антисемитизма и так далее. Но затем он продолжил делать новые ошибки, поддержав вторжение Буша в Ирак в 2003 г. и заняв жёсткую пронатовскую позицию по Украине сегодня.

На севере всё оказалось ещё более неустойчивым. Две балтийские страны, обретшие после получения независимости в 1991 г. большое русскоязычное меньшинство (Эстония — 30%, Латвия — 34%), ответили на это аннуляцией гражданства для всех переселившихся после присоединения к Советскому Союзу в 1939–1940 гг. Этот акт коллективного наказания легко оставляет позади антирусские меры, принятые в Киеве после февральского переворота.

images

Казнь партизана немцами близ Минска

В 2002 г. в Пярну, маленьком городке в юго-восточной Эстонии, был установлен барельеф, изображающий солдата в униформе СС со словами: «Всем эстонским солдатам, павшим в войне за освобождение их страны и за свободную Европу в 1941–1945 гг.» Для местных властей предержащих войска СС показались хорошим союзником в борьбе с Советами. В 2007 г. эстонское правительство снесло советский военный памятник, известный как «Бронзовый солдат», в Таллине, что повлекло за собой две ночи бунтов русскоязычных жителей, составляющих около половины населения столицы. Когда ЕС предложил ввести запрет на использование нацистской символики в 2005 г., Витаутас Ландсбергис, первый глава постсоветского литовского государства, а теперь член Европарламента, ответил призывом запретить «символы в равной степени жестокой коммунистической диктатуры».

В том же году Эстония и Литва отклонили официальное приглашение принять участие в праздновании Дня Победы в Москве и были должным образом вознаграждены визитом Джорджа Буша. «Поражение привело к свободе для большей части Германии, — заявил Буш в Риге, — а большей части Восточной и Центральной Европы победа принесла жёсткое подчинение другой империи».

Доведение до абсурда произошло в 2006 г., когда литовское ежедневное издание «Республика» заклеймило Ицхака Арада, который долгое время служил директором Яд-Вашема[5], «штурмовиком НКВД», потому что он — юноша из Вильнюсского гетто — сумел бежать и присоединиться к партизанам. Местная прокуратура завела формальное следствие, а два года спустя сопроводила его расследованием деятельности в военные годы двух пожилых женщин, евреек Фани Йочелес-Бранцовски и Рахили Марголис, которые также присоединились к партизанам. Как указывает Арад, эти обвинения проистекают из концепции двойного геноцида, которая утверждает, что имел место «коричневый Холокост» со стороны нацистской Германии и небольшого числа прибалтов, и равный, встречный «красный Холокост», проводимый Советским Союзом и его местными коллаборационистами. «Для того, чтобы оправдать участие литовцев в массовых убийствах евреев, — пишет он, — возникла необходимость придумать евреев, убивавших литовцев».

Так для йельского профессора была подготовлена возможность выдать на-гора настоящую оду концепции двойного геноцида, приравнивающую партизан к штурмовикам и возлагающую вину за еврейские погромы на Советы. Когда евреи протестовали против церемониального перезахоронения карманного премьер-министра нацистов Юозаса Амбразявичюса, в 1941 г. отдавшего приказ об отправке евреев в гетто в городке Вильямполе, литовский академик воскликнул: «Превосходно, что есть такие историки как Тимоти Снайдер, которые помогают Западу понять, что здесь происходило». Успех «Кровавых земель», как говорят социологи, был сверхдетерминирован.

Американский «натиск на Восток»

Америка — не фашистская страна, по крайней мере, пока. Но в течение многих лет она без труда приспосабливалась к разнообразным фашистским режимам, начиная с Муссолини («этого восхитительного итальянского джентльмена», как описал его Рузвельт в 1933 г.) и заканчивая Франко и Петэном (с которым США поддерживали дипломатические отношения даже после вторжения во Французский Алжир в 1942 г.). Даже у Гитлера были свои группы поддержки. Рузвельт интересовался, предотвратит ли войну предоставление Германии большего «жизненного пространства», в то время как Брэкинридж Лонг, его посол в Италии, писал в 1935 г.: «Хотя немецкое господство будет тяжким и жестоким — по крайней мере в начале, — оно приведёт к усилению культуры, более сходной с нашей, чем русская».

После войны США начали придерживаться принципа «что было, то прошло», когда Эйзенхауэр в 1951 г. заявил, что «немецкий солдат отважно и честно сражался за свою родину», а Мэттью Риджвэй, преемник Эйзенхауэра на посту Верховного главнокомандующего союзными силами в Европе, призвал Высшую союзную комиссию в 1953 г. помиловать всех немецких офицеров, осуждённых за военные преступления на Восточном фронте. Бойни наподобие той, что случилась в Орадур-сюр-Глан, когда войска СС уничтожили 642 мужчины, женщины и ребёнка в июне 1944 г., остались непрощёнными. Впрочем, для Востока, где были сотни орадуров, они считались попросту случаями «излишнего усердия» карателей.

В течение 1980-х гг. радио «Свобода», базировавшееся в Мюнхене, транслировало на Советский Союз неприкрытую профашистскую и антисемитскую пропаганду, утверждая, что бандеровцы вступили в дивизию СС «Галичина» не для того, чтобы помогать нацистам, но чтобы «сражаться против оккупантов, откуда бы те ни пришли».

Но, хотя случай с радио «Свобода» произвёл в Вашингтоне небольшой фурор, все сомнения были отброшены, как только Советского Союза не стало. Во время евромайдана чиновники США отошли от своей обычной практики, чтобы обелить бандеровцев в лице партии «Свобода» и Правого Сектора, настаивая на том, что их присутствие на баррикадах не будет иметь последствий, а огромный плакат с Бандерой, украшающий киевскую мэрию, может быть благополучно проигнорирован.

Пресса с усердием попугая повторяла официальную линию. В феврале 2014 г., когда режим Януковича висел на волоске, «Нью-Йорк Таймс» уверяла читателей, что ультраправые составляют меньшинство в протестах, цитируя одного участника-наблюдателя, который замечал, что «здесь не слышно людей, кричащих о Степане Бандере. Люди просто хотят жить в свободной стране». Добавив, что изображения киевских протестующих фашистами и антисемитами было «искажением в кривых зеркалах российских медиа», «Таймс» несколько недель спустя написала, что «Свобода» «сделалась более умеренной» и что Правый Сектор также предпринимал «усилия, чтобы достучаться до русскоязычных и обратиться к ним с проповедью сдержанности».

images

Советские партизаны на марше, Киев, 1943

В конце апреля «Нью Рипаблик» заявил, что «большинство украинцев больше не считают партию [“Свобода”] “радикальной”. Многие в шутку называют её “белой и пушистой”: безобидной, как кролик». То, что Гумберт Вольф сказал о британской прессе, вдвойне верно относительно прессы американской[6].

Однако никто не был столь агрессивен, как Снайдер. В феврале за наглость предполагать, что украинские ультранационалисты были запятнаны антисемитизмом, он обвинил Россию в «манипулятивной эксплуатации памяти о Второй мировой войне». В «Нью Рипаблик» он напал на Кремль за «просто невероятное подстрекательство к войне», а потом в «Нью-Йоркском книжном обозрении» заявил, что наиболее ответственен за возвышение «Свободы» не кто иной, как Виктор Янукович, в свержении которого «Свобода» приняла участие: «Одной из грубых ошибок режима Януковича стало уничтожение правоцентристской оппозиции и поддержка оппозиции крайне правой». Очевидно, как только ушёл Янукович, обеззубевшая «Свобода» должна была устремиться в центр.

На сайте CNN.com Снайдер сравнил присоединение Крыма с гитлеровским аншлюсом 1938 г., а в апреле он намекал в «Гардиан», что Россия была ответственна за повторяющиеся угрожающие призывы к украинским евреям доложиться «сепаратистским властям». Это было слишком даже для печальной славы антироссийских издателей газеты, которые разместили поправку, отметив, что, как всем очевидно, те листовки были поддельными. В мае он обвинил Россию в отправке войск в Донецк и Луганск, хотя ни один журналист не сумел заметить такого перемещения. Несколькими днями позже он обвинил Путина в попытках дестабилизировать не только Украину, но и Евросоюз.

Злодеев теперь не двое, а один, но во всём остальном посыл «Кровавых земель» остался прежним. Путин — источник всех зол, в то время как бойцы евромайдана — обычные люди, борющиеся за свободу и демократию. Возвышение «Свободы» (явление, требующее тщательного анализа) — не вина украинцев, но проблема, принесённая извне. Размах Путина не менее глобален, чем сталинский, и если Европа не сделает что-нибудь, чтобы остановить его, он обратит в рабство всю Евразию.

Лучший способ понять такие доводы — предположить, что мы имеем дело с психологической проекцией, где агрессия, которую Снайдер приписывает России, на самом деле отражает его собственную. В конце концов, со времени распада СССР НАТО включила в свои ряды десяток стран, и все они находятся в бывшей сфере советского влияния. Такие неоконы[7], как Ричард Перл, Элиот Абрамс, Кеннет Эйдельман, Мидж Дектер, Фрэнк Гаффни, Майкл Ледин и Джеймс Вулси пытались призывать к поддержке чеченских мятежников в начале 1990-х гг., а в августе 2008 г. Джон Маккейн подстрекал грузинского президента Михаила Саакашвили начать «плохо спланированную реконкисту» отколовшейся Южной Осетии, которая, в случае удачи могла привести к отделению всех южных областей России.

Ответные меры России были куда менее агрессивны. Однако значительная часть внешнеполитического истеблишмента США пошла даже дальше, вслед за разрушением Советского Союза призывая развалить постсоветскую Россию. Как указал независимый журналист Роберт Пэрри, Дик Чейни, по словам бывшего секретаря по делам обороны Роберта М. Гейтса, «хотел видеть распад не только Советского Союза и Российской империи, но и самой России, чтобы она никогда больше не могла быть угрозой остальному миру».

Збигнев Бжезинский, советник по национальной безопасности у Джимми Картера, побуждал к такой же политике в своём бестселлере 1997 г. «Великая шахматная доска», в котором он заявил, что «такая, в большей степени децентрализованная, Россия была бы не столь восприимчива к призывам объединиться в империю»[8]. Поэтому он призвал трансформировать Россию в «слабую конфедерацию», состоящую из «Европейской России, Сибирской республики и Дальневосточной республики». Также Бжезинский призвал США окружить Россию — или, скорее, России — рядом мелких государств:

«Россия с большей вероятностью предпочтёт Европу возврату империи, если США успешно реализуют вторую важную часть своей стратегии в отношении России, то есть усилят преобладающие на постсоветском пространстве тенденции геополитического плюрализма... Укрепление суверенной Украины, которая в настоящее время стала считать себя государством Центральной Европы и налаживает более тесное сотрудничество с этим регионом, — крайне важный компонент этой политики...»

Украина, в прошлом бывшая частью российской сферы влияния, теперь должна быть отделена и выведена на орбиту Европейского Союза. Это стало примечательным предзнаменованием политики, которую Виктория Нуланд — в прошлом советник по национальной безопасности у Чейни, а теперь спецуполномоченный Обамы в Киеве — реализовала в начале 2014 г., раздавая печенье боевикам на баррикадах, позируя для фото с лидером партии «Свобода» Олегом Тягнибоком и проверяя членов нового националистического правительства.

Пока российские силы ослабевали, НАТО усиливалась. В отличие от версии Снайдера, истинная проблема не в российском натиске на запад, а в американском наступлении на восток, которое только усилилось после евромайдана. Пока Госдепартамент уверяет, что демократическая волна распространяется по Восточной Европе, это утверждение опровергается массированным наступлением на права русскоговорящих меньшинств, всё большим самоотождествлением прибалтийских государств с «Третьим Рейхом» и возвеличиванием Бандеры во Львове и Киеве.

Подъём концепции двойного геноцида, поддержанной Вацлавом Гавелом, немецким президентом Йоахимом Гауком и Витаутасом Ландсбергисом, возможно, наиболее опасен, так как представляет собой важный шаг навстречу превращению нацистских военных преступлений в менее значимые по сравнению со сталинскими зверствами. «Кровавые земли» важны не как попытка понять, что произошло в 1933–1945 гг., но тем, что эта книга проводит черту под определённым этапом в процессе налаживания контактов с местными реваншистскими силами.

Восторженный приём, который был оказан этой книге в господствующих СМИ, является знаком того, что интеллектуальное сопротивление американскому наступлению на восток почти провалилось. Вероятно, США могли бы ответить на всё более опасную ситуацию на Украине прекращением помощи ультраправым, снизив общий накал страстей. Но не стоит на это рассчитывать.

Перевод с английского Владислава Федюшина под редакцией Дмитрия Субботина.

Опубликовано на сайте jacobinmag.com [Оригинал статьи]

Примечания

1. Отсылка к пьесе Бертольта Брехта «Карьера Артуро Уи, которой могло и не быть», где история возвышения чикагского гангстера Уи служит пародией на карьеру Гитлера. — Здесь и далее прим. ред.

2. В ходе «спора историков» Юрген Хабермас, Мартин Брошат, Ян Кершоу, Ричард Эванс и др. убедительно раскритиковали измышления Нольте, и активно продолжать словесную войну для него и его сторонников оказалось невозможным.

3. Неточная цитата. В действительности она выглядит так: «необходимо…, чтобы партизанское движение развернулось ещё шире и глубже, нужно, чтобы партизанская борьба охватила широчайшие массы советского народа на оккупированной территории». — Прим. пер.

4. Имеется в виду один из известных тезисов этого автора — «война всех против всех» (или «человек человеку волк»).

5. Мемориал Холокоста и Героизма в Иерусалиме.

6. Здесь Даниэль Лазар ссылается на эпиграмму Гумберта Вольфа. В вольном переводе: «Слава богу, английского журналиста не подкупить и не сбить с пути! Увидев, что он творит по собственной воле, задумываешься, стоит ли тратиться на подкуп» (http://www.poemhunter.com/humbert-wolfe/) .

7. Неоконсерваторы.

8. Здесь и далее цит. по: Бжезинский З. Великая шахматная доска. М.: Международные отношения, 1998. Перевод О.Ю. Уральской.



По этой теме читайте также:

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017